Неожиданно, преодолев очередной поворот, он резко нажимает на тормоза, и фургон с оглушительным визгом останавливается.

Мираколина снимает наушники.

– Что случилось?

– Никуда не выходите, – нахмурившись, приказывает Шофер-Клаус и выскакивает из автобуса.

Тимоти, сидит, прижавшись лицом к стеклу, чтобы лучше видеть.

– Что-то тут неладно.

– Точно, – соглашается Мираколина.

Возле шоссе в кювете лежит точно такой же минивэн из лагеря «Лесная лощина», но перевернутый, вверх колесами, – и трудно сказать, как давно он слетел с дороги.

– Наверное, покрышка лопнула или что-нибудь такое, вот он и перевернулся, – предполагает Тимоти, хотя на вид все колеса у минивэна целы.

– Надо бы позвонить в службу спасения, – говорит Мираколина, но тут же вспоминает, что телефона ни у нее, ни у Тимоти нет: в лагерь телефоны не берут.

И тут снаружи начинается суматоха. С полдюжины людей в черной одежде и скрывающих лица масках для катания на горных лыжах неожиданно выскакивают со всех сторон из-за деревьев. Водитель, получив пулю с транквилизатором в шею, валится на землю, как тряпичная кукла.

– Надо запереться! – кричит Мираколина и, не дожидаясь ответа Тимоти, сама бросается к двери. Ей приходится оттолкнуть мальчика, чтобы прорваться к незакрытой двери, из которой выпрыгнул водитель, – но все бесполезно, она не успевает. Дверь распахивается, и один из нападающих бьет кулаком по кнопке, приводящей в действие центральный замок. Все двери теперь открыты, и неизвестные в масках вытаскивают ребят наружу. Судя по слаженности действий, нападающие явно проделывают это не в первый раз. Тимоти начинает кричать, но, как он ни вырывается, цепкие руки вытаскивают его на улицу. Мираколине приходит в голову, что Тимоти сам сплел паутину из своих страхов. Не хватало только пауков, но вот они появились и схватили его.

Двое нападающих тянутся к Мираколине, и она сползает на пол, отбиваясь ногами.

– Не трогайте меня! Не трогайте меня!

Страх, который она так долго и так тщательно сдерживала, вырвался наружу, как поток раскаленных газов после взрыва. Она, конечно, боялась, пока ехала в лагерь, но тогда, по крайней мере, было понятно, что ее ждет. Теперь же, когда ее путешествие прервали так неожиданно и грубо, стало по-настоящему страшно – страшно от неизвестности. Мираколина молотит в воздухе руками и ногами, даже пытается кусать нападающих, но все напрасно: до ее ушей доносится шипящий звук выстрела. Пуля со снотворным впивается в руку, и вокруг раны тут же начинается нестерпимое жжение. Голова кружится, все быстрее и быстрее, и мир перед глазами уносится прочь по раскручивающейся спирали. В наступившей темноте сознание улетает туда, где нет ни пространства, ни времени, – туда, куда отправляются все души под воздействием слишком большой дозы снотворного.

Приходить в себя после дозы транквилизатора – ощущение не из приятных. Голова просто раскалывается, и вкус во рту ужасный. И в довершение всего кажется, будто у тебя что-то украли.

Мираколина очнулась от того, что кто-то рядом плакал и просил его пощадить. Голос кажется знакомым – похоже, это Тимоти. Да, он явно не из тех, кого готовят к подобным испытаниям. Но Мираколина его все равно не видит, потому что глаза закрыты повязкой из плотной непроницаемой ткани.

– Все хорошо, Тимоти, – говорит она. – Что бы там ни случилось, все будет хорошо.

Услышав ее, Тимоти прекращает рыдать и лишь тихонько всхлипывает и шмыгает носом.

Мираколина решает пошевелиться, чтобы понять, где она и что с ней. Оказывается, она сидит, и у нее болит шея, потому что она просидела так все время, пока была без сознания. Руки связаны за спиной, а ноги привязаны к ножкам стула. Не туго, но достаточно крепко.

– Отлично, – произносит некто, стоящий перед ними. Судя по голосу, это подросток. – Снимите повязки.

Свет не слишком яркий, но все равно режет глаза. Сощурившись, Мираколина ждет: заново привыкает к свету.

Они находятся в помещении с высоким потолком, похожем на бальный зал. Хрустальные канделябры, картины на стенах… наверное, в таком же дворце ожидали казни французские аристократы. Правда, сам дворец – в ужасном состоянии. В крыше зияют дыры, сквозь которые свободно влетают и вылетают голуби. Краска на картинах растрескалась от сырости, и воздух стоит тяжелый запах плесени. Понять, где они находятся и как далеко их увезли, невозможно.

– Извините, что пришлось с вами так поступить, – говорит подросток, сидящий напротив. На французского дворянина он совсем не похож. Да что там, даже на слугу дворянина! Парень одет в джинсы и светло-голубую футболку. Волосы – светло-каштановые и довольно длинные: такое впечатление, что он не стригся уже давно. Скорее всего, они с Мираколиной ровесники, но мальчик кажется старше из-за кругов под глазами, оставшихся в память о бессонных ночах: как будто он видел в своей жизни больше, чем положено подростку. И еще он выглядит больным, хотя Мираколина не понимает, что ее навело на эту мысль.

– Мы боялись, что вы причините себе вред, да и нельзя было раскрывать, куда вас везут. Только так мы могли спасти вас.

– Спасти? – переспрашивает Мираколина, решившись наконец подать голос. – Вот как вы это называете?!

– Сейчас, может, вы так не думаете, но мы вас спасли.

Внезапно Мираколина понимает, кто перед ней, и ее накрывает волна омерзения и злобы. Неужели среди всего, что может случиться с человеком, для нее не нашлось ничего лучшего? За что ее так наказали? Почему она должна была попасть в руки именно ему? Злобу и ненависть, охватившие ее, и так не назовешь душеспасительными, а уж теперь, когда священный обряд так близок… но, как ни старайся, от эмоций не избавишься.

Тимоти издает удивленный возглас, и его мокрые от слез глаза удивленно распахиваются.