Ошеломление у сирийцев миновало, и теперь они защищались отчаянно, так, как бьются люди с волчьей стаей, не знающей пощады, не понимающей слова о сдаче или перемирии. Цену они заплатили высокую – сотни четыре убитых и раненых валялись в кустах, среди камней на берегу и в речке, окрашивая ее алым. Остальных мы отбросили к возам, прямо на быков, мычавших и бивших в ужасе копытами, но тут получилась заминка: второй отряд пришел на помощь первому. Им командовали воеводы в пурпурных плащах и блистающих тиарах, и среди них был, вероятно, сирийский князь или иная персона высокого ранга. Окруженный стеной щитов и копий, он вел своих солдат прямо в воду, огибая повозки и бесновавшихся животных. Единственный путь для контратаки и удара с фланга; свежий отряд мог потеснить нас, дать передышку отступавшим, а после навалиться всеми силами. Несмотря на потери, сирийцев было вдвое больше, чем моих бойцов.

Я закричал, вращая в воздухе клинок. Я обладаю сильным голосом, а рост и шкура леопарда на плечах делают меня заметным в самой гуще схватки. Увидев сигнал, мой арьергард, ведомый Усуркуном, бросился в воду наперерез сирийцам, а люди Масахарты, поднявшись точно тени меж камней, встретили врага тучей дротиков. Пращники, засевшие на склонах, начали спускаться вниз; кое-кто раскручивал ремень с глиняным ядром, другие подбирали и швыряли камни или готовились биться врукопашную, секирой и мечом.

Мы сшиблись с сирийским отрядом в бурлящей воде, на скользких камнях и гальке, где всякое неверное движение могло отправить воина в поля Иалу. Впрочем, у шаси свой рай и свой у ливийцев, так что в Поля Блаженных, где правит Осирис, мог попасть один Инхапи.

Стена щитов возникла предо мной, я проломил ее мощным усилием, достал клинком грудь человека в пурпуре. Он захлебнулся кровью, начал падать, а вместе с ним – мои телохранители. Похоже, князя защищали лучшие бойцы, десяток или полтора наемников-хабиру, крепкие чернобородые мужчины в медных шлемах. Дрались они с ливийцами почти на равных: за троих отдали пятерых.

К нам, живущим тысячелетия, забывшим о страхе смерти, время относится благосклонно, не заставляя нас ни медлить, ни спешить, ни, напрягая жилы, растягивать мгновения в тщетной попытке добиться отсрочки у судьбы. Но тот, кто погружается в прошлое, знает: так было не всегда. Для миллиардов навеки ушедших секунды не равноценны – одни торопили их, заставляя действовать стремительно, повиноваться не разуму, но чувствам, другие, унылые, не поддающиеся счету, тянулись, складывались в месяцы и годы, истекали, как вода меж пальцев. Был среди них и самый черный миг – тот, что отделяет жизнь от внезапного конца.

Мы с Инхапи стояли над телом сирийского князя, вдвоем против восьмерых хабиру. Речные струи звенели и кружились вокруг нас, справа летели дротики, посланные Масахартой, сзади, оступаясь на камнях, рыча и потрясая секирами, спешили на помощь люди Осохора. Но в это мгновение мы были вдвоем, только вдвоем против восьмерых.

Чернобородый воин с гневным воплем прыгнул ко мне, вздымая меч, и рухнул в воду с перерубленным плечом. Упал еще один – дротик раскачивался меж его ребер, красные нити извивались в хрустальной влаге точно лепестки цветка. Третий занес клинок над Инхапи.

Тот Инхапи или не тот?.. – мелькнула мысль. Я мог отступить, промедлить секунду, но странное предчувствие повелевало мной: пальцы на рукояти клинка окаменели, мой меч сверкнул и снес нападавшему голову.

Затем – чудовищный удар в грудь, у сердца, обжигающий холод реки, солнечный диск, прыгнувший вверх, и прямо под ним – черные бороды, рыжие гривы, звон оружия и крики: «Гибли! Гибли!» И темнота…

Смерть была быстрой, и только это отличало ее от других моих смертей, более долгих и мучительных.

Просторная открытая лоджия висела на пятисотметровой высоте. Я был тут в полном одиночестве; до старта оставался час, и Зал Прощания за моей спиной еще не начал наполняться. Мне всегда казалось, что стоило бы считать его местом проводов, а не прощаний – в последнем есть оттенок необратимости, заставляющий вспомнить о тех, кто ушел к Носфератам. Что же до нас, психоисториков, то мы уходим, но возвращаемся всегда, каким бы образом нам ни пришлось расстаться с жизнью. С мниможизнью, говоря точнее – ведь путешествует наш разум, наша душа, которая теперь бессмертна.

Шел снег, мягкий, пушистый, редкий. Снежинки падали на защитный экран, вспыхивали серебристыми искрами, проваливались сквозь силовое поле, но это был уже не снег, а лишь его иллюзия. Невесомые и прозрачные снежинки кружили надо мной, не касаясь изразцового пола и малахитовых чаш с огромными цветами ниагинги. Они наполняли лоджию тонким, едва заметным ароматом.

Ствол Евразийской базы Койна Реконструкции Прошлого стоит на возвышенности, где некогда располагалась древняя обсерватория. Несколько ее наблюдательных куполов и парк с березами и соснами восстановили в тридцать пятом веке, но гигантская башня нашего Койна была не так стара. Она ровесница открытия ПТ, психотемпорального перехода, который позволил проникнуть в прошлое, или эффекта Джослина, как называют его космологи. Джослин, давно приобщившийся к Галактическим Странникам, построил три ствола, Евразийский, Австралийский и Квезинакский, и оказалось, что этих баз вполне достаточно. Квезинакская база расположена в Нью-Джерси, под Филадельфией, и там занимаются Эпохой Взлета и прилегающими ареалами, примерно с семнадцатого по двадцать второй век. Австралийскую воздвигли в Кимберли, на берегу Тиморского моря; этот центр специализируется на Эре Унижения. Вся остальная история человечества, то есть Темные Века – наша прерогатива. Мы еще не опускались во времена неандертальцев (весьма опасный опыт – примитивный мозг может отторгнуть психоматрицу!), но побывали в Шумере и Египте, Риме, Индии, Китае, в Древней Америке и Греции – в общем, на всех континентах. Сейчас исследуется огромный интервал эпох, включающий четырнадцать тысячелетий и сотни разнообразных культур, однако людей, особенно масштаба гениев, в этом периоде немного. Эры Взлета и Унижения не столь обширны во временном диапазоне, но густо населены, так что рабочие графики трех наших баз считаются примерно адекватными.

Серые тучи затянули небо, свет померк, снег пошел обильнее. Зима! Превратить ее в лето нетрудно, слегка переместив Сибирский Щит, но Балтика, да и вся Европа – заповедные края. Тут ничего не меняют, даже климат.

В светлое время, между весенним и осенним равноденствием, с этого балкона видно далеко – я различаю купол Исаакия, шпиль Адмиралтейства, серо-стальную полоску Невы и пятна зелени на левом берегу – Летний сад, Таврический и Смольный парки. Но сейчас горизонт затянут мутной пеленой, и кажется, что внизу заснеженная тайга, прорезанная древней, взбегающей на холм дорогой. У подножия холма – большая площадка, на которую не падает снег; по ее периметру – двойной ряд гранитных колонн с мерцающими тут и там Туманными Окнами, а в центре – круглое отверстие шахты, и из него в трагическом усилии тянется гигантская рука с шестью фигурками на ладони. Историческое место; как доказали точные изыскания и экспедиции с Австралийской базы, здесь обитатели подземелий впервые поднялись на поверхность. На Поверхность, ибо у этих крошек данный феномен обозначался с заглавной буквы.