– Ты хочешь?.. – Мой голос дрогнул.

– Нет, еще нет, пока Зоэ мала. – Витольд покачал головой. – Но я начинаю понимать ушедших, и смотри, как мало времени для этого нужно. Столько… – Он сорвал яркий пунцовый цветок, и мы оба смотрели, как трепещут, сворачиваясь плотным шариком, лепестки, как шар замирает, трескается и вдруг рассыпается пылью. Цветы ниагинги не живут отдельно от стеблей и корней.

Мы направились в Зал Прощания, откуда уже доносился сдержанный шелест голосов.

Начинаю понимать ушедших… Вот так и бывает, думал я, замедлив шаги, так и бывает. Детям это вообще не интересно – они уверены в своем бессмертии, а молодые не представляют, зачем отказываться от тела и телесных радостей. Такая мысль как минимум повод к недоумению, а иногда и страху – пожалуй, это единственная причина страха в нашем мире. Но время идет, недоумение сменяется любопытством, любопытство – пониманием, а понимание – решимостью. И рано или поздно мы уходим…

На какой же стадии я сам? Недоумения и страха уже не испытываю, понять еще не могу… Определенно не могу! Жизнь в человеческом обличье держит меня крепко, и солнечный зной, ветер и жаркие пески пока мне дороже прохладных и вечных звездных равнин. А кроме того, мои ливийцы и мои исследования, наш Койн, мои коллеги и любимая, ребенок, не выращенный мной, Егор, Саймон… Подумав о нем, я вспомнил о его таинственном приятеле и усмехнулся. Вот и ответ! Любопытство, мой друг, любопытство…

Зал Прощания – сплюснутый, искаженный додекаэдр: просторные пятиугольники пола и потолка обрамлены, словно лепестками, мелкими пятиугольными стенными панелями с отчеканенным символом Койна, двойной спиралью, пронзающей сферу. Пентагональная симметрия тоже символ, ибо у истоков ПТ стояли пять отцов-основателей: космолог Жильбер, психолог Ву, два математика, Аль-Джа и Ольгерд, и нейрофизик Джослин. В их честь – или, возможно, по практическим соображениям – в нашем Койне пять фратрий – координаторы, аналитики, полевые агенты, а также службы биотехнической поддержки и реконструкции памятников прошлого. Когда-то, еще до открытия ПТ, последняя фратрия была основной, и в ней трудилась уйма народа, не говоря уж о привлеченной технике и энергетических ресурсах. За пару тысяч лет реконструкторы восстановили сотни городов и миллионы памятников культуры, от рукописей и живописных полотен до крепостей, святилищ и древних ирригационных систем. Благодаря их усилиям Земля превратилась в музей, не ставший, однако, хранилищем мертвых экспонатов – мы можем не только любоваться Афинами, Нью-Йорком, Вавилоном, Римом императорской эпохи, Теночтитланом или Парижем, но жить в этих старинных городах.

Зал наполнялся. Я встал у арки, ведущей в лоджию, кивая и улыбаясь коллегам, чувствуя их ментальные прикосновения. Давид, Гинах, Егор, Илья, Линда, Тенгиз, Георгий, Хьюго, Вацлав… Координатор Давид – нечто прочное, основательное, в неброских коричневатых оттенках; Гинах – краб, ползущий по песку, бурый панцирь, крепкие ухватистые клешни; мой друг Егор – пурпур и золото, грохот барабанов и литавр, вкусный запах вина и жаркого; Илья – ночь, седое серебро, лунная дорожка в море; Линда – нежный аромат жасмина, белый и лиловый цвет; Тенгиз – лапа снежного барса со втянутыми когтями, мышцы, напрягшиеся, как струна; Георгий – блеск меди, густой перезвон колоколов; Хьюго – дождь, поникшая ива над водой, свежие запахи трав и зелени; Вацлав – каменная башня, зубчатый парапет, посвист летящей стрелы… Эти ментальные образы незаменимы при общении, они ясней и четче сложных имен, принятых в древние эпохи.

Туманные Окна вновь и вновь вспыхивали на стенных панелях-лепестках, один за другим прибывали люди, кто сквозь портал, кто с помощью гравиколодца или через обычную дверь. Аналитики, полевые агенты, биотехнологи – Патрик, Фархад, Мэй, Астарта, Петр, Дана, Атаназ… Знакомые лица, шум голосов, тепло соприкоснувшихся рук, чья-то ладонь на моем локте, нежное ментальное приветствие и поцелуй… Астарта, гибкий бамбук под горным ветром, несущим прохладу. Ког-да-то мы с ней…

Краб протягивает клешни. Гинах. Сухощавый, с резкими чертами и упрямым подбородком, предпочитающий возраст зрелости – морщины у губ, на переносье и лбу, тронутая сединой шевелюра.

– Рад видеть вас, Андрей. Я попытался связаться с вами, однако конструкт…

– Сенеб, – поправил я. Не люблю, когда моего хранителя бьона называют конструктом.

– Да, Сенеб… Он постоянно твердил, что вы в Зазеркалье, готовите записи к отчету. Надеюсь, работа была успешной?

– Вполне. Никто не забыт и ничто не забыто.

Выглядел мой коллега странно – хмурился и озирался по сторонам. К тому же от Гинаха исходили совсем несвойственные ему флюиды смущения и нерешительности.

– Я хотел бы встретиться с вами, Андрей. Желательно лично, не в ви-проекции. Есть одна проблема… не могу разобраться, понимаете… – Помявшись, он добавил: – Проблема – одно, а другое – человек, который интересуется нашими исследованиями, вашими и моими. Некто Принц.

Принц! В восприятии Гинаха – синева и упругая неподатливость стали.

– Слышали о таком?

– Не припоминаю. – Я покачал головой. – А что за проблема? Касается западных ливийцев? Ошу?

– Да. Хотя в период моей мниможизни их называли иначе.

– Возможно, это совсем другое племя, Гинах. Я изучал тех ошу, которые жили на западе в середине второго тысячелетия, за семь веков до дней, когда на месте Карфагена вбили первую сваю. В такую временную щель могут провалиться не один, а пять народов, неизвестных нам. Пришельцы с моря, с Сардинии, Сицилии, Иберии или темнокожие мигранты из долины Нигера… В данный момент я не имею информации о них.

– Это мне известно. И все же я хотел бы встретиться с вами. Простите мою настойчивость, но должен сказать…

Пурпур и золото, гром боевого барабана. Егор.

Гинах, насупившись, отступил. Егор из моей вары, а значит, имеет право на первоочередное общение со мной. Он пользуется этим не всегда, но если друг атакован упрямым Гинахом… Впрочем, Гинаха я не хотел обижать.

«Где вы хотите встретиться? Когда?»

В его ответной мысли все еще сквозила нерешительность.

«Может быть, в моем бьоне? Сегодня?»

Мощная ладонь Егора опустилась на мое плечо.

– Сегодня, но не раньше, чем мы отметим мое возвращение. Так, малыш?

– Так, – подтвердил я.

Рост у меня вполне приличный, но рядом с Егором мы все малыши. О таких, как он, ливийцы говорили: пантера ляжет на его груди, тяжесть быка не согнет его плеч, камень рассыплется в кулаке. Он великан с Кельзанга, что в древнем шаровом скоплении Рерит, тысяча триста парсек над краем галактического диска. Великолепный мир, почти не нуждавшийся в терраформировании. Без Галактических Странников мы бы его не нашли.

Мантия Егора спускалась ниже колен, темный нагрудник под ней прикрывал шею. Он обхватил меня за плечи и прижал к себе. Моя голова пришлась напротив сердца, и я услышал его громовые удары: бах, бах, бах! Каждый – словно ядро, разбившееся о крепостную стену несокрушимых ребер.