Дальнейшая практическая работа казачьих самостийников в Белграде, координировавших призыв эмигрантов-казаков не только в Сербии, но и в Хорватии, и Болгарии, также не имела особого успеха. «Попытка сформировать вторую сотню провалилась… Отдельные казаки за это время прибыли, но по состоянию здоровья и по годам их не приняли», остальные пошли в РОК и полицию…»[93]. Сам Поляков резюмировал результаты деятельности казаков-самостийников в оккупированной Югославии следующим образом: «…Оглядываясь назад, на двухлетнюю работу Союза, могу сказать откровенно — все было толчением воды в ступе. Наша линия, видимо, неприемлема, о национальных формированиях говорить не приходится. Все военное дело находится в руках русских легитимистов. Немецкие военные круги нас серьезно не воспринимают. Вообще казачий вопрос на задворках. Выделение казаков в Русском корпусе прошло лишь номинально, масса казаков осталась в русских полках…»[94]

Последние следы деятельности Союза казаков в Сербии можно найти в телеграмме на имя Василия Глазкова, отправленной из Линца 30 сентября 1944 г. «Станичнику Глазкову! Три дня тому назад я прибыл с первой партией нашего Союза в Линц, где, как мне сказали в Белграде, нас будет ждать Табурецкий. Сегодня я проискал его целый день и нигде не смог найти. Нас, которые приехали вместе с группой семейств шуцкора, поместили в лагерь, где мы прошли все формальности, и теперь не знаю, что будет с нами дальше. В лагере оставаться нежелательно, так как в Управлении стоят русские из Белграда, которые, понятно, нам будут стараться мешать. Сейчас мы держимся своей группой. Будьте добры, спешно сообщите, что с этим Табурецким и что нам делать дальше. Недожогин остался в Белграде собирать вторую группу и вместе с ней приедет сюда же. Нас здесь пока вместе с женщинами и детьми 34 человека. Поспешите с ответом. Слава казачеству. Инж. М. Морозов»[95].

В Хорватии единомышленники П. Полякова были представлены еще более скромно. Как писал один из них, С.К. Фастунов, в мае 1942 г.: «…казаков-националистов, к несчастью, пока лишь на всю Хорватию всего 4 человека (Полковников, Попов Василий, В. Куртин и я)»[96].

Украинские борцы за независимость натолкнулись на еще более холодный прием в Сербии, где их деятельность вызывала неприязненное отношение не только со стороны русской эмиграции, но и со стороны местных сербских властей. Неприязнь последних была зеркальным отражением симпатий со стороны властей независимой Хорватии. Много усилий для этого приложили сами лидеры украинских националистов, которые открыто заявляли об исторической близости судеб хорватов и украинцев на основании сравнения русско-украинских и сербско-хорватских отношений. В свою очередь, сербские националисты отмечали схожесть в положении в Новой Европе русских и сербов, страдавших, по их мнению, «от недоверия немцев».[97]Особенную активность развил начальник Украинского представительства при правительстве НГХ Василь Войтановский, который одновременно являлся представителем отделения Организации украинских националистов, руководимой Андреем Мельником. Вскоре после создания НГХ, весной 1941 г. появился приказ генерала Августа Марича, начальника Командования сухопутными войсками Хорватии, о формировании в составе Врбасского дивизионного района отдельного «украинского батальона», который предстояло разместить в городе Бихач. Инструктором по пропаганде в батальоне был назначен активист ОУН Владимир Панков, бывший по специальности инженером[98]. Офицерами назначались хорваты, унтер-офицерами — национальноориентированная эмигрантская молодежь, а большинство рядовых были из числа местных украинцев и русин, поселившихся в Боснии и Славонии еще во времена Австрийской империи. Однако уже к концу 1941 г. в результате боев с партизанами батальон понес столь серьезные потери, что «…личный состав потерял моральный и боевой дух, и батальон пришлось реорганизовать, пополнить хорватами, и он превратился в обычную хорватскую воинскую часть», потеряв свой особый украинский характер[99].

Стоит добавить, что часть русских эмигрантов служили непосредственно в воинских и полицейских частях государств, образованных немцами после оккупации Югославии. Свыше пятидесяти бывших офицеров королевства Югославии (в основном, женатые на хорватках) продолжили свою службу в рядах вооруженных сил НГХ (т. н. домобранство) [100]. Некоторые из них отбыли в составе хорватского усиленного 369-го полка на Восточный фронт и попали в плен вместе с остатками 6-й армии Паулюса. В боевом дневнике 369-го полка отмечена проявленная в боях с РККА храбрость по крайней мере двух русских офицеров — Михаила Зубчевского и Михаила Коробкина[101].

В отличие от Хорватии в Сербии русских эмигрантов на военной службе практически не было. Дело в том, что премьер Сербии генерал Милан Недич в весной 1942 г. подписал приказ об увольнении с государственной службы всех русских, независимо от того, имеют ли они статус беженцев или югославское гражданство. Например, один из русских полицейских чиновников, С.А. Голубев писал: «…по решению господина министра внутренних дел III № 285 от 18 мая 1942 г. я был уволен из государственной службы на основании § 104, п. 16 Закона о чиновниках как русский…»[102]Таким образом М. Недич пытался обеспечить трудовые места для масс сербских беженцев, прибывавших в страну из Хорватии. Редким исключением из этого закона стал Николай Дмитриевич Губарев. Губарев прибыл в Сербию ребенком, остался сиротой и даже беспризорничал, но все-таки смог выкарабкаться из бедности и с 1928 г. работал в полиции. После оккупации в 1941 г. Губарев перешел в Специальную полицию, которая боролась с повстанцами, и сначала занимался коммунистами, возглавив работу отделения по борьбе с партизанами, а потом был переведен на борьбу против организации Дражи Михайловича[103].

Нельзя не обратить внимание на то, какую поддержку получили у русской эмиграции воинские и полицейские части, боровшиеся против югославских партизан в годы Второй мировой войны. В этом контексте стоит сравнить численность, с одной стороны, «балканских» русских эмигрантов (Югославия — около 30 тысяч и Болгария — около 15 тысяч), ставших костяком РОК и нескольких полицейских частей, и, с другой стороны, крупных русских эмигрантских колоний в прочих европейских странах, не давших такого числа активных участников событий 1939–1945 гг. По данным Нансеновского комитета по помощи беженцам, во Франции проживали около 100 тысяч, в Польше — 80 тысяч, в Германии — 40 тысяч, в Чехословакии — около 9 тысяч и в Бельгии около 8 тысяч русских. Из них наиболее заметную гомогенную воинскую силу дали русские эмигранты во Франции — 3 тысячи человек, призванных для защиты Франции насильно (вопреки тому, что они не были французскими гражданами) в ходе мобилизации 1940 г. Разительным контрастом выглядят русские воинские части на Балканах, формировавшиеся с относительным соблюдением принципа добровольности.