Ну, понятно, там такие люди работают, что читать не сильно приучены, но общее понимание есть… К тому же сейчас, так случилось, что время на нас работает… Вы же слышали, у них там в ведомстве ЧП — часть начальников под суд попали: взятки, откаты и всякие там коррупционные штуки… Им сейчас самое время имиджем заниматься, репутацию в глазах общества поправлять… И тут — проект с вашей книгой… Всё вовремя, всё по делу… Конечно, предисловие от какого-нибудь руководителя из их ведомства потребуется… С фотографией, чтобы в форме, с погонами, со всеми своими значками… Они в фуражках очень любят фотографироваться… Конечно, дурной тон, но мы им разрешим, главное, чтобы проект состоялся, чтобы книга вышла… В предисловии положено автора представить, это Вам — плюс, ну, пусть и они свою работу покажут, похвалятся, что число побегов сократилось, воспитательная работа разворачивается, зеки на путь исправления становятся… Для них сейчас это очень актуально… Конечно, писать они не умеют, но Вы не волнуйтесь, Вам за них писать не придётся… У нас в издательстве своя пиарщица есть, всё сделает…

Калинину душно стало. Это, несмотря на то, что в кафе на полную мощь кондиционер работал. Ещё ему очень пить захотелось. Пожалел он, что свой кофе в два глотка выпил, с тоской посмотрел на вазочку, в которой в воде какой-то цветок красовался, зацепился завистливым взглядом за соседний стол, где какие-то молодые люди разноцветную шипучку по бокалам расплескивали. Что-то ещё хотел взглядом в окружающей обстановке нашарить. Нервно шарил. Будто ему это что-то сейчас могло помочь. Ничего не нашарил. Облизнул пересохшие губы, хотел что-то сказать, только не получилось ни одного слова произнести. Почти с ужасом понял и другое: сказать ему в этот самый момент решительно нечего, потому как там, где положено рождаться и храниться мыслям, там, где минуту назад раскатисто ухало волшебное слово «из-да-дут», теперь было совсем пусто.

Не догадывалась ни о чём подобном собеседница Сергея Дмитриевича, потому и продолжала с той же вкрадчивостью и доверительностью:

— В целом все вопросы по вашей книге с представителем тюремного ведомства я обговорила. Трудные были переговоры… Ничего… Мы свою линию провели в целом… Кажется, всё нормально должно быть… Только Вы в одном пустяке помогите… Чтобы эти полковники с нами, с издательством окончательно по рукам ударили, этот сборник Ваш ещё одним рассказом дополнить надо… Пусть он коротким, совсем маленьким будет… Но чтобы там в сюжете обязательно такой поворот был: как арестант, возможно, рецидивист даже, благодаря кропотливой работе сотрудников администрации встал на путь исправления, порвал, так сказать, с прошлым, получил заслуженное УДО и, вообще, начал вести честную жизнь… Вы же напишите? Вам же нетрудно? Вы же постараетесь ради того, чтобы книга состоялась?

Снова ухнул в голове Калинина колокол. На этот раз тревожно, почти набатисто. Одно только слово выдал, как приговор безжалостное: «НЕ ИЗ-ДА-ДУТ!»

В этот момент лицо Сергея Николаевича приняло совершенно не свойственное человеческим лицам выражение, потому дамочка на очень решительный шаг отважилась: своей сухой и горячей ладошкой аккуратно уже совсем мокрую руку Калинина накрыла. Шаг, возможно, очень даже своевременный, потому как в этот момент его рука казённую скатерть на столе терзала и комкала, будто норовя всю накрахмаленную ткань в одном кулаке упаковать.

Плохо помнил Калинин, как поднялся из-за стола, как буркнул под нос «подумаю», как пошатываясь, пошёл к выходу, задевая чьи-то локти и спины. Уже на улице вспомнил Сергей Дмитриевич, что флешка с его книгой осталась у дамочки, остановился, сделал шаг назад, многоступенчато выругался, крутанул головой и очень быстро зашагал в сторону ближайшей остановки.

Забрать забытую флешку с рассказами он приехал через два дня. В издательстве был встречен той же находчивой дамочкой. При всей своей находчивости в ситуации с книгой Сергея Дмитриевича она совершенно не разобралась. Потому и с порога встретила его охапкой радостных вопросов:

— Ой, Вы снова к нам? Уже с рассказом? Так быстро успели?

Нелепости услышанных вопросов Калинин уже не удивился. Отвечать на них не стал, косноязычно, путая падежи и склонения, попросил флешку. Вышел, не попрощавшись, только про себя повторил ещё раз то заковыристое ругательство, что сорвалось у него два дня назад на выходе из кафе. Удивился только вечером, когда позвонила издательская дамочка. Домой звонила. По-другому и быть не могло, потому, как не успел ещё бывший арестант Калинин обзавестись мобильником. Удивился, потому что, как ни в чём, ни бывало, она спросила:

— Вы на что-то обиделись, Сергей Дмитриевич? Извините, если мы Вам душу разбередили, о вашем недавнем невесёлом прошлом напомнили… Ну, так, что с нашим проектом? Готов рассказик, о котором мы говорили? Пора бы уже книгу в работу запускать… Кстати, мне уже и человек из Тюремного ведомства звонил — там всё подтверждают, даже предисловие набросали… Текст, конечно, кондовый, но мы другого и не ждали… Его уже наша сотрудница причёсывает… Завтра закончит… Теперь только за Вами дело… Ждём Ваш рассказик, очень ждём… Не затягивайте…

Нечего было Калинину этой дамочке ответить. Потому что, если отвечать, надо было даже не последние десять лет, а всю жизнь пересказывать. И ещё не факт, что она хотя бы что-то правильно поняла. Потому и не нашёл Сергей Дмитриевич ничего лучшего, кроме как положить телефонную трубку. Сначала на рычажки аппарата, а потом рядом на стол, чтобы повторного звонка не последовало.

Удивительно, а, может быть, и вполне естественно, но после всего случившегося, ни обиды, ни досады он не испытывал. Почувствовал что-то вроде сожаления по поводу потерянных нескольких дней. Про себя рассудил быстро и кратко: пустяки, издательств в Городе много, не во всех же такие дуры работают. Готов был и вовсе не вспоминать эту историю. Другое вспомнил: как в середине своего срока выпал в его лагере крутой шмон, когда громадная бригада чужих, прикомандированных из других зон, мусоров целый день всё крушила, переворачивала, ломала и перетряхивала. Разумеется, при поддержке масок-шоу, бетеэр которых потом, верно, для устрашения ещё два дня на лагерном плацу серой глыбой маячил. После того шмона поднятые полы неделю в бараках колом стояли, почти столько же времени ушло на то, чтобы в разбросанных вещах разобраться, из которых уже что-то испорчено было, а что-то — вместе со шмонавшими пропало.

Тогда, едва мусора-погромщики убрались из лагеря, затеялось в проходняке, где жил Калинин, чаепитие. По принципу «шмон-шмоном, а чифир — по расписанию». Говорили мало, как-то вовсе не говорилось на фоне жуткого разгрома. Разве что мусоров костерили, потому как никакой причины для такого жестокого шмона не было. Просто у хозяина не заладились отношения с блаткомитетом, и вздумалось ему свою власть и силу арестантам показать. Словом, очередной мусорской беспредел, каких к тому времени зек Калинин видел уже немало и каких ему, отсидевшему лишь половину срока, предстояло видеть ещё много. Тогда, за чифиром, будто в придачу к едкой горечи потребляемого напитка, пришла к Сергею Дмитриевичу пронзительная, но очень простая мысль: чтобы в нынешней российской тюремной системе хотя бы что-то изменилось, эту систему надо напрочь уничтожить, взамен с нуля создать новую. Принципиальный момент: в новой системе не должно быть ни одного человека, кто в прежней работал. Более того, в новое ведомство надо категорически запретить брать на службу тех, у кого предки или родственники в прежнем, то есть, в нынешнем, тюремном ведомстве работали. Чтобы вся эта вертухайско-мусорская мерзость с генами не передавалась.