Владивостока, я осталась в квартире одна и продолжала учиться в техникуме. Но уже через две недели явился завхоз Дальснабсбыта и заявил, что вы продали ему обстановку и квартиру, а к ним приехал инженер с семьёй, которого негде поселить. Им дают эту квартиру, а мне нужно её освободить. Я помнила, что перед отъездом ты говорил про договорённость о том, что меня не выселят до окончания учебного года, сказала ему об этом, но он моих возражений слушать не стал, а продолжал настаивать на моём выезде. Я пошла в Траловый трест, рассказала всё, и мне предложили поселиться в рабочем общежитии в бухте Диомид. Ездить на занятия в техникум из Диомида оказалось очень трудно, пришлось от этого предложения отказаться. При техникуме в общежитии мест не было. Снять даже угол мне было не на что — очень маленькая стипендия. Да, откровенно говоря, и учение в техникуме мне разонравилось. Может быть, ещё и потому, что в это время во Владивосток приехал цирк, и я познакомилась с одним цирковым артистом. Этот парень уговорил меня бросить учёбу и поступить на работу в их цирковую труппу. Мне и самой было очень интересно попробовать свои силы на манеже. Выступления были такими красочными и яркими, и мне очень хотелось принять в них участие. Я ещё тогда не понимала, какой большой и тяжёлый труд предшествует всем этим красивым аттракционам. Очутившись в безвыходном положении с жильём, я, не раздумывая долго, отправилась в цирк, чтобы туда поступить. Парень, соблазнявший меня работой там, заявил, что меня примут только в том случае, если я буду его женой. Не очень-то я хорошо разбиралась во всех этих делах, и поэтому легко согласилась. Он привёл меня к директору, выдал за свою жену и сказал, что уже готовит со мной номер «Женщина-каучук». Он действительно начал со мной ежедневные тренировки, а так как я с детства отличалась большой гибкостью и ловкостью, да ещё, кроме того, занималась гимнастикой в пионеротряде и школе, то немудрёные трюки, которые он смог мне преподать (сам-то не очень грамотный акробат), я усвоила очень быстро, внесла в них даже кое-какие усложнения и уже через месяц смогла показать довольно сносный номер. Директор одобрил моё выступление, и вскоре на афишах появилась ещё одна строчка, в которой говорилось: «Женщина-каучук. Артистка В. Пашкевич». После дебюта, который прошёл довольно успешно, мой «учитель» стал домогаться платы за обучение — добиваться того, чтобы я стала его настоящей женой. Вначале я даже не поняла, что ему от меня нужно. А когда он, наконец, применил силу, всё во мне взбунтовалось, и так как физически я была сильней его, то он после моего толчка отлетел на несколько шагов. В этой борьбе прошло всё лето и осень, пока мы гастролировали по городам Сибири. Мой номер был средненьким, но продолжал держаться на арене, тем более что, благодаря тренировкам, я всё сильнее его усложняла. Моя борьба с «мужем» становилась всё острее и напряжённее, и, наконец, я поняла, что так дальше продолжаться не может. Этот парень стал мне не только безразличен, но из-за своих домоганий даже противен. Я чувствовала, это нужно прекращать. В цирковой жизни я разочаровалась. Увидев закулисную сторону арены, все сплетни, дрязги и бесконечную зависть одних артистов к другим, поддельность многих трюков, а иногда и прямой обман легковерной публики, я поняла, что специальность цирковой артистки не для меня. Разыскала в своих вещах адрес Милы и решила бежать. Небольшие деньги у меня скопились, вещички укладывались вот в этот баульчик, — она показала рукой на маленький чемодан, стоявший у двери, — так что сборы мои были недолгими. После одного из выступлений в Свердловске, не сказав никому ни слова, я отправилась на вокзал, купила билет до Армавира и укатила. В Армавире я ни Милы, ни вас, ни мамы не нашла. Соседка по дому, в котором жили Сердеевы, армянка, знала только то, что ты и Катя уехали в Краснодар, куда уехала Мила, она понятия не имела. Я решила поехать к вам. Сегодня целый день бродила по городу, пока не нашла контору Зернотреста (армянка мне говорила, что ты работаешь там), узнала твой адрес и вот заявилась к вам. Не выгоните?

— Конечно, нет. Оставайся, живи пока, а там посмотрим, — ответил Борис.

На другой день, как всегда, он отправился в роддом. В приёмном толпилось очень много народа, все шумели и горячо что-то обсуждали. Тут же было несколько врачей, и даже сам заведующий клиники, профессор Бернштейн. Борис прислушался к разговорам и вскоре узнал о несчастье, которое произошло в эту ночь в роддоме.

Здание роддома, а также и все коммуникации, подходившие к нему, не были приспособлены к таким сильным морозам, которые внезапно обрушились на Краснодар (термометр показывал 25 градусов ниже нуля). Ночью трубы, подводящие воду, замёрзли, лопнули, и паровое отопление здания вышло из строя. Температура в помещении роддома упала до таких низких цифр, что, опасаясь за жизнь новорождённых, их отдали матерям, чтобы те, взяв ребят к себе под одеяло, отогревали их теплом материнского тела. Также была вынуждена поступить и Катя.

К моменту прихода Бориса главный врач объявил, что всех матерей и детей, кого уже можно было выписать, т. е. чьим детям исполнилось хотя бы 4–5 дней, нужно немедленно забрать. Для перевозки будет выделен санитарный транспорт — машины скорой помощи, которые вот-вот прибудут. Тех же, кого выписать нельзя, соберут в одну из палат противоположной стороны здания, где отопление было (там стояли обыкновенные голландские печи, которые топились дровами). Новых рожениц, если таковые появятся, придётся везти в роддом станицы Пашковской.

Протиснувшись через толпу взволнованных отцов, бабушек и дедушек, Борис, наконец, смог поговорить с женщиной-врачом. К счастью, оказалось, что именно она лечила Катю. На вопрос, может ли он сейчас увезти жену и ребёнка (Борис надеялся взять легковую машину в Зернотресте), она ответила отрицательно:

— У малышки внезапно поднялась температура. Мать и ребёнок переведены сейчас в ту половину, где имеются тёплые палаты. Возможно, что охлаждение, которое произошло сегодня ночью, ещё ухудшило состояние вашей дочки. Вы не волнуйтесь, мы примем все возможные меры, — заверила она Бориса.

Но он, терзаемый беспокойством за жизнь новорождённой, поздно вечером снова пробрался в приёмное и, хотя часы посещения уже закончились, сердобольная няня вызвала к нему жену. Катя, с осунувшимся лицом и ввалившимися глазами, закутанная в какой-то большой халат, рассказала ему, что Ниночка (так они решили назвать дочку), заболела воспалением лёгких, наверно, ещё вчера. В