Хотя роль Милорадовича в этих двух кампаниях совершенно неизвестна, однако биографы графа могли с полным основанием утверждать, что «в первых обер-офицерских чинах молодому гвардейцу довелось, как говорится, понюхать пороху: он участвовал в двухлетней войне со Швецией»[139]. Этот факт записан и в его формулярном списке.

Последние годы царствования императрицы Екатерины II — времена для России не лучшие. Вся придворная жизнь вращалась вокруг ее фаворита — генерал-фельдцейхмейстера светлейшего князя Платона Зубова (1767—1822), по возрасту своему бывшего всего лишь на четыре года старше Михаила Милорадовича. Все, кто мог себе это позволить, — крали. Структуры, созданные Петром I и той же Екатериной II в лучшую пору ее царствования, разваливались. Между тем стороннему наблюдателю казалось, что все замечательно, и многих подобная жизнь вполне устраивала.

Служба в гвардейском полку, открывавшая блистательные перспективы, привлекала очень и очень многих. Достаточно сказать, что «в 1795 году в Измайловском полку находилось две тысячи унтер-офицеров и две тысячи рядовых»[140]. Это вместо 1857 нижних чинов — с нестроевыми — по штату.

«Все общество в последних годах ее царствования утопало в роскоши, и прежняя дешевизна была совершенно забыта. Торговцы и магазинщики не знали пределов тех цен, которые они назначали для покупателей, видя изменение мод и фасонов чуть ли не ежемесячно. К этому времени от всякого порядочного человека, а в особенности от офицера гвардии требовались прежде всего "изящная внешность и одежда с прическою"… Кутежи и дебоши гвардейской молодежи начали принимать колоссальные размеры. Не было конца рассказам о выбитых окнах, о купчихах, до полусмерти напуганных гвардейцами, и проч.»[141].

Вряд ли вся эта знаменитая «гвардейская лихость» помогала службе. «В 1793 году приехал в Петербург князь Н.В. Репнин[142]; он вступил в командование Измайловского полка и сделал смотр оному. Князь нашел полк так запущенным, что приказал составить образцовую команду…»[143]

Составили, показали пример всем прочим. А «в 1794 году возникло в Польше безначалие: Российские войска, находившиеся в Лифляндии и в Минской губернии, были подчинены князю Репнину»[144], который отправился в Польшу «и восстановил там тишину». Понятно, что «образцовая команда» приказала долго жить, что вряд ли кто заметил…

Непримиримым противником происходящего был великий князь Павел Петрович.

«Еще до своего вступления на престол император Павел I имел предубеждение к Екатерининской гвардии, так как, по его понятиям, все шло вразрез с требованиями военного быта… Что особенно его возмущало — это изнеженность и роскошь, господствовавшие в то время между офицерами гвардии, которые довели то и другое до такой степени, что ходили по улицам в шубах с муфтами и выезжали из дома не иначе, как в рыдванах, запряженных четвернею цугом и с гайдуками на запятках»[145].

Цесаревич представил своей державной матери записку с предложениями о реорганизации гвардии: «Гвардию нахожу весьма великой и весьма неспособной ко всякому делу… Вовсе быть без нее нельзя, ибо как достоинство, обычай, так и привычка глаз всех делают ее необходимой, ибо в безделицах опасно идти против обычая и привычки. Разве не чувствительным образом… Для всего сего мысль моя о ней такова. Оставить названия всех полков и мундир оных, но довести пехотные три [полка] нижеследующим образом для того, чтоб под всяком не было более баталиона, составленного из гренадерской и четырех мушкетерских рот, и так сохранится сим обычай имен… А дабы дух своевольный вывести из нее, раздающийся от праздной и одноместной жизни, то каждый год посылать их в разные места с прочими на ревю, и сим средством будут они от марта месяца до августа в походе, в сии пять месяцев не до своевольства будет, а остальные семь пройдут в отдыхании да в сборах. Конную [гвардию] же можно оставить, как и была, ибо оной не много, с некоторыми только переменами. Офицеров же гвардии производить, как и ныне, но наличных, а тех, которые вновь производиться будут, то жаловать армейскими прапорщиками и вести армейскими чинами»[146].

Никакого действия записка эта не возымела.

Павла I до сих пор изображают сумасшедшим тираном, что было выгодно и англичанам, которых пугал союз Российской империи и Французской республики, и нашим соотечественникам, коим очень не нравились реформы, направленные на наведение порядка и централизацию власти. Конечно, его характер весьма испортился за время правления матушки, но идиотом он не был, это уж точно.

«Как-то цесаревич Павел Петрович пожелал видеть Суворова; тот вошел к нему в кабинет и начал проказничать. Цесаревич сурово его остановил и сказал: "Мы и без этого понимаем друг друга"»[147]. Слова эти подтвердятся впоследствии…

«В августе месяце 1796 года вздумалось офицерам нашего полка дать праздник своим знакомым, и для того наняли дачу по Петергофской дороге… Барону Г.А. Строганову поручено было украшение залы и ужин. На меня возложили полицейскую часть на счет приезда и разъезда экипажей. Несколько офицеров назначены были для приема гостей, коих было до 150 особ; вся дача была иллюминована, и в заключение праздника сожжен был огромный фейерверк, и когда в щите загорелся вензель императрицы, со всего полка собранные барабанщики били поход, и полковая музыка играла. Праздник вообще был прекрасный, и долго о нем говорили»[148].

Очевидно, для офицеров лейб-гвардии Измайловского полка это было последнее яркое событие Екатерининской эпохи.

* * *

Все изменилось в одночасье. «Вечером [5 ноября 1796 года] около девяти часов цесаревич с великой княгиней Марией Федоровной прибыли в Зимний дворец, наполненный людьми всякого звания, объятыми страхом и любопытством и ожидавшими с трепетом кончины Екатерины. У всех была дума на уме, как замечает современник и очевидец, что теперь настанет пора, когда и подышать свободно не удастся. Великие князья Александр и Константин встретили родителя в мундирах своих гатчинских батальонов… Хотя Екатерина еще дышала, но уже чувствовалась близость новой злополучной эры!»[149]