В одно из моих посещений знаменитого мариниста, как припоминаю, именно в последнее перед отъездом его на юг, в Вербное воскресенье прошлого года, я застал у него одного досужего портретиста, который чертил и набрасывал угольком в свой альбом незабвенные черты русского художника. «Сеанс» затянулся слишком надолго, и Иван Константинович выглядел очень утомленным; по крайней мере, я никогда раньше не видел его таким и поразился внутренней этой перемене. Накануне того дня я видел его еще бодрым, веселым и полным жизни и оживления и застал его только что возвратившимся из Зимнего дворца, за палитрой, с кистью в руках, заканчивающим чуть ли не десятую картину, как он говорил. Но в этот раз я не заметил обычного, присущего художнику и хорошо всем знакомого оживления; зато разговор принял интересный характер. Заглянув в альбом, я был поражен, увидя там какую-то нелепую безобразную кляксу, на которой И. К., покрытый морщинами, с преждевременно сомкнутыми веками, выглядел очень непоэтично. Портрет этот появился скоро на страницах одного из петербургских журналов и вызвал общее недоумение у лиц, знавших и встречавших в последний приезд в Петербург покойного художника. Как-то невольно разговор зашел по этому поводу о портретах, и И. К. Айвазовский стал нам рассказывать о своих портретах. Как всегда, во время последнего своего приезда в Петербург И. К. Айвазовский с веселым оживлением стал вспоминать о той редкой чести, которая выпала на его долю во Флоренции, где портрет его помещен в знаменитой галерее художеств, Палаццо Питти, рядом с Леонардо да Винчи и Микеланджело, величайшими мастерами западноевропейской живописи. Из русских художников в галерею попал только Кипренский, знаменитый портретист 20-х годов. «…Да, помнится, только один он, – сказал И. К. – Я даже был очень удивлен, не найдя там больше ни одного портрета наших художников, даже таких крупных, как покойный друг мой профессор Брюллов и Иванов. Оба хорошо известны в Италии и долго в ней жили. Что же касается Репина, то теперь, я думаю, его портрет поместили туда по заслугам, которые я бесспорно всегда признавал и признаю за этим сильным вождем и создателем целой школы художников, маленьких „Репиных“, изо всех сил старающихся теперь подражать ему». По этому поводу И. К. вспоминал недавно еще и о замечательном портрете А. С. Пушкина кисти Кипренского, который имеет целую историю и по сходству является одним из лучших портретов поэта, а по мнению художника, как современника Пушкина, «наиболее схожим с ним по своей духовной мощи и красоте». Вспомнив во время одной из наших встреч о громадном портрете И. К. Айвазовского, который пришлось видеть мне еще в 1898 году в доме художника, в Феодосии, на устроенной им в одном из залов своей квартиры выставке картин, написанных им в течение лета, – я спросил, где она находится теперь, и узнал, что исполинский портрет перенесен им в одну из комнат, примыкающих к его замечательной галерее картин. Портрет этот, высотой без рамы в 7–8 аршин, поставлен был, как теперь помню, прямо против входа в зал и поражал тогда всех своей исполинской величиной и изумительным сходством. На нем маститый художник изображен был во весь рост в задумчивой позе, с лентой через плечо. Большинство из посетителей выставки, среди которых был один наш известный художник и симферопольский уездный предводитель дворянства г-н Княжевич, были прямо поражены сходством. И. К. Айвазовский написал этот портрет в 10 дней, и по сходству он не уступает портрету кисти Крамского. Сравнение это легко было сделать, перейдя в картинную галерею И. К., где находится над дверью портрет работы Крамского. Когда заговорили об этом портрете, И. К. мгновенно оживился, нервно засуетился, отыскивая в одной из папок привезенные из Петербурга большие фотографические снимки с этого редкого у нашего художника по красоте и удачному исполнению портрета, вызвавшего в свое время столько толков и разговоров в Крыму. Показывая его нам, он долго смеялся, что ему пришла фантазия, вследствие общих настояний знакомых, написать портрет на старости лет самому, смотря на себя в зеркало и изобразив себя во всех регалиях, званиях и лентах единственный раз в жизни.

Со свойственным ему юмором он рассказал по этому поводу забавный анекдот из своей жизни о том, как во время недавней резни турками беззащитных армян, он, пламенея ненавистью к ним, в порыве увлечения и сострадания к угнетаемым, отправился на берег Черного моря и бросил торжественно в воду ленту турецкого ордена и звезду Османскую, которые поплыли, возвращаясь обратно к греческому султану и пашам, или исчезли, быть может, на дне создавшего его славу моря.

Рассказывая о своих планах и замыслах, И. К. Айвазовский с увлечением заговаривал о предстоящей заграничной поездке, которая, по его мнению, должна была вдохнуть в него новые силы для служения искусству. Какой-то восторженный поклонник нашего знаменитого мариниста, пожелавший остаться неизвестным, прислал в Вербное воскресенье ему два ящика ландышей, распространивших нужный аромат по комнатам. Супруга И. К., «Анна Николаевна» (как называл ее иногда в последнее время знаменитый художник), пришла сообщить нам об этом и вскоре уехала на закрывавшуюся в этот день выставку картин петербургских художников в Академию наук, а мы остались вдвоем и перешли из кабинета в гостиную, где художник снова предался приятным воспоминаниям, отдавая себя вполне во власть пришедшего там, где чудная игра света переплетается с волшебными упорами славы.

И. К. пришло на память в этот разговор, при виде цветов, как во Флоренцию на выставку его картин прибыла депутация с адресом от женщины-художницы из Нью-Йорка. Несколько юных любительниц художеств, представительниц Нового Света, приехав во главе этой депутации, состоявшей из 15 девиц, обратили особенное внимание на картины его из итальянской природы, пленявшей всех приезжих в то время, и, узнав его адрес, просили написать для них какую-нибудь небольшую картинку ценою лир в 300–500. Художник с обычной добротою и скоростью исполнил их желание, но не взял с них денег, а попросил купить ему, после настойчивого отказа их принять произведение его бесплатно, на эти деньги какую-нибудь мозаиковую вещицу. Заказчицы с удовольствием согласились и, приехав за картиной, привезли ему разные красивые вещицы и мраморное пресыпанье с мозаичными украшениями. Это было в пятницу. В воскресенье, возвращаясь из церкви, Айвазовский услышал от привратника отеля, в котором жил, что его «дожидаются американки». В недоумении художник всходит на лестницу и видит, что по обеим сторонам стоят два строя американок с великолепными букетами камелий в руках. Старшая из них, встретив Ивана Константиновича на верхней площадке лестницы, поднесла ему лавровый венок и увенчала им художника, сказав очень милый, любезный «спич». Затем экзальтированные девицы, вручив Айвазовскому свои карточки, радушно приглашали его в Нью-Йорк, обещая ему торжественную встречу и целые тучи венков и букетов, которыми они и их сограждане готовы засыпать весь путь художника.

«Портрет Анны Саркисовой». Художник И. К. Айвазовский. 1882 г.

Анна Мкртичевна Саркисова-Бурназян (1856–1944) – вторая жена Айвазовского, армянка. Айвазовский увидел Анну Никитичну на похоронах ее мужа, известного феодосийского купца, в 1882 году. Красота молодой вдовы поразила Ивана Константиновича. Спустя год они поженились