(в альманахе «Лирика»; 1913) до «Гамлета», открывающего цикл стихотворений на евангельские темы — путь в полжизни. Поэт прошел увлечение символизмом, умеренным футуризмом (группа «Центрифуга»), временно сблизился с объединением ЛЕФ. Но личность поэта никогда не была до конца в плену у этих идейных программ и ложных концепций. Даже в этот период христианская тема не была ему совершенно чужда. Так, стихотворение «Бальзак» (1927 г.), посвященное изнурительным трудам и тяжким житейским заботам французского писателя, неожиданно заканчивается строфой: Когда, когда ж, утерши пот И сушь кофейную отвеяв, Он оградится от забот Шестой главою от Матфея?

В 6 главе содержится часть Нагорной проповеди. Господь дает совершенный образец молитвы (Отче наш) и указывает путь к спасению: Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам. (Мф. 6:33).

Даже в поэме на революционную тему поэт находит уместной такую реминисценцию: О государства истукан, Свободы вечное преддверье! Из клеток крадутся века, По колизею бродят звери, И проповедника рука Бесстрашно крестит клеть сырую, Пантеру верой дрессируя, И вечно делается шаг От римских цирков к римской церкви, И мы живем по той же мерке, Мы, люди катакомб и шахт.

Написано в 1927 году. В Советской России начинался новый период гонений.

Важно даже не это эпизодическое обращение к новозаветной теме, а проникающее все творчество этих десятилетий радостное, порой восторженное, отношение к жизни. Поэтический образ сестра — моя жизнь поставлен в название целого сборника (1923), который Борис Пастернак считал началом своей поэтической жизни. В стихах его нет ни того неутолимого себялюбия, которое можно наблюдать у многих поэтов так называемого «серебряного века». Нет также демонической мрачности и трагической изломанности. Трудно согласится с определением, которое дает мироощущению Б. Л. Пастернака Федор Степун, говоря о его «христианском пантеизме» (Б. Л. Пастернак. — Встречи. М., 1998, с. 227). Эти два понятия совместить невозможно. А. А. Ахматова верно усматривает в его творчестве не убывавшее с годами детское отношение ко всему окружающему и чувство сопричастности во всему, что происходит в жизни: Он награжден каким-то вечным детством, Той щедростью и зоркостью светил, И вся земля была его наследство, А он ее со всеми, разделил.

Это не было лишь проявлением его нравственной природы, но составляло важнейшую черту мировоззрения. После просмотра балета С. Прокофьева «Золушка» он писал Галине Улановой 13 декабря 1945 года: «Я особенно рад, что видел Вас в роли, которая наряду со многими другими образами мирового вымысла выражает чудесную и победительную силу детской, покорной обстоятельствам и верной себе чистоты».

Годы жестокого разгрома и террора 30-х годов были для всех людей временем нравственного испытания и выбора. Б. Пастернак обнаружил такое устроение души, которое неизбежно должно было привести его к осознанному принятию христианства.

В 1937 году руководство писательской организации собирало подписи литераторов под петицией с одобрением смертного приговора М. Тухачевскому, И. Якиру и др. военачальникам. Позже Б. Пастернак рассказал Ольге Ивинской: «Меня начали уламывать, я стоял на своем. Тогда руководство Союза писателей приехало в Переделкино, но не ко мне, а на другую дачу, и меня туда вызвали. Ставский [занимал в 1936–1941 гг. должность генерального секретаря Союза советских писателей] начал на меня кричать и пустил в ход угрозы. Я ему ответил, что если он не может разговаривать со мной спокойно, то я не обязан его слушать, и ушел домой… В ту ночь мы ожидали ареста. Но, представьте, я лег спать и сразу заснул блаженным сном. Это со мной всегда бывает, когда сделан бесповоротный шаг» (Годы с Борисом Пастернаком: В плену времени. — М.,1992, с. 157). Но 15 июня 1937 года в «Известиях» было обращение писателей «Не дадим житья врагам Советского Союза». Там была подпись Б. Пастернак. 12 марта 1942 года он писал К. Чуковскому: «пять лет назад я отказывал Ставскому в подписи под низостью и был готов пойти за это на смерть, а он мне этим грозил и все-таки дал мою подпись мошеннически и подложно». Узнав об этом, он сразу же поехал к В. П. Ставскому и требовал опровержения, которого не последовало.

У Б. Пастернака была редкая добродетель — переживать боль других как свою. В дневнике Лидии Чуковской 20 июня 1960 года сделана запись: «Пастернак с годами научился чувствовать чужую боль» (Записки об Анне Ахматовой, СПб. — Харьков, 1996, т. II, с. 308). Когда Б. Пастернак узнал о трагической смерти поэта Паоло Яшвили, обвиненного в желании «обмануть советский народ», он в письме от 28 августа 1937 года написал вдове поэта: «Тамара Георгиевна, милая, бедная, дорогая моя, что же это такое! Около месяца я жил, как ни в чем не бывало, и ничего не знал. Знаю дней десять, и все время пишу Вам, пишу и уничтожаю. Существование мое обесценено, я сам нуждаюсь в успокоении и не знаю, что сказать Вам такого, что не показалось бы Вам идеалистической водой и возвышенным фарисейством. Когда мне сказали это в первый раз, я не поверил. 17-го в городе мне это подтвердили. Оттенки и полутона отпали. Известие схватило меня за горло, я поступил в его распоряжение и до сих пор принадлежу ему». В конце жизни поэт, пережив много потерь и утрат, написал: Душа моя, печальница О всех в кругу моем! Ты стала усыпальницей Замученных живьем. Душа. 1956.

В своих Записках Лидия Чуковская приводит слова А. А. Ахматовой: «Борис Леонидович человек благородный, добрый; помогает многим ссыльным и не ссыльным» (запись 14 мая 1953 года).

Военные годы окончательно определили и сформировали христианское мировоззрение Б. Пастернака. Евангельской мыслью проникнуто стихотворение Смерть сапера. Поэт говорит о бессмертии подвига воина, который жертвует своей жизнью ради других. Это не иллюзорное и риторическое бессмертие, о котором любят говорить атеисты, а реальное бессмертие: исполнивший Божественную заповедь становится наследником вечной жизни: Все в жизни может быть издержано, Изведаны все положенья, — Следы любви самоотверженной Не подлежат уничтоженью……………………… Жить и сгорать у всех в обычае, Но жизнь тогда лишь обессмертишь, Когда ей к свету и величию Своею жертвой путь прочертишь.

В другом стихотворении (Разведчики) говорится о трех бесстрашных воинах, которых хранит молитва: Их было трое, откровенно Отчаянных до молодечества, Избавленных от пуль и плена Молитвами в глуби отечества.

В стихотворении Ожившая фреска при описании боя