— Тима, извини, что так вышло, — произнесла Катька, — давайте чаю выпьем и забудем о случившемся.

Вот в этом вся Катька. Добродетель в юбке, как она такая вообще выросла? Самое интересное, сестра и впрямь забудет, а вот я нет. И Самохин нет. И в понимании этого есть какая-то сладкая горечь, словно между нами нить, которая прямо сейчас незримо привязывает нас друг к другу. И кажется, я знаю ей название: ненависть. Только лучше бы не было вообще никаких нитей, лучше бы нас не связывало ничего.

Чай мы пили молча. Я сидела напротив Тимы, потому все больше смотрела в чашку, чтобы не встречаться с тяжелым взглядом. Наконец, когда звяканье посуды о стол достигло апогея, Самохин сказал:

— Я поеду, Кать.

Быстро кивнув, сестра встала и первая вышла из кухни, чтобы выпустить Тиму и проводить. Они вышли на лестничную клетку, смешно. Пусть соседи любуются на то, как они обжимаются, это, конечно, менее неловко, чем я. Закурив, я откинулась на стуле, опираясь спиной на гарнитур. Катька вернулась быстро, минут через пять, губы припухшие, вид смущенный и счастливый. Так и хочется гадость какую-нибудь сказать, а в голове мелькнула мысль: интересно, какой Самохин, когда нежен? Как целует, как смотрит. Полная хрень, надо гнать эти мысли подальше, с чего мне вообще подобное в голову лезет?

Я молча наблюдала, как Катька убирает со стола.

— Расскажешь ему о своей любви? — спросила, когда сестра выключила воду и принялась вытирать руки. Катька замерла, явно раздумывая. Повернувшись, посмотрела, сжав губы и сев рядом, выдохнула.

— Не знаю, Вика. Иногда мне кажется, что ему это не надо… Не верится, что он со мной, с чего бы, кто я, а кто он…

— Глупости не говори, — нахмурилась я, затягиваясь, — что ты себя постоянно принижаешь? Ты красивая женщина, добрая, заботливая, любящая. И даже такой придурок, как он, смог это заметить.

Катька улыбнулась, качая головой.

— У меня никогда такого не было, Вика, — призналась вдруг, — кажется, весь мир сузился до одного человека, хочется все время быть рядом с ним, трогать, разговаривать, целовать…

— Тогда какого хрена ты который вечер дома?

Она бросила на меня виноватый взгляд.

— Мне нянька не нужна, — я затушила окурок, — ты же понимаешь, если я захочу снова сбежать, то сбегу. И никакой Самохин не остановит. Так что оставь свое гипертрофированное чувство заботы и поезжай к нему.

Она смотрела на меня с надеждой в глазах, а я думала, неужели мое мнение так важно?

Если я сейчас скажу, что она мне нужна, сестра ведь останется. Откуда эта дурацкое чувство вины передо мной? Когда Катька поймет, что не заменит мать, да и не нужно мне это? Сестре бы с собой разобраться, но она упорно прыгает вокруг меня. Я младше на десяток лет, а такое ощущение, что наоборот. Я вдруг осознала простую вещь: Катька по-другому не умеет. Она в принципе не способна на поступок, потому что привыкла жить так, как ей говорят. И сейчас она ищет в чужих словах и действиях совет, указ, если можно так сказать, потому что просто не знает, как поступить.

— Иди уже, — махнула я рукой, поднимаясь, — чтобы духу твоего тут не было через десять минут.

И Катька уехала. Позвонила Самохину, потом в такси, и уехала. А я лежала в своей комнате со странным чувством. С одной стороны, понимала, что поступаю правильно, а с другой… Все казалось: я отворачиваюсь от чего-то очевидного, пытаюсь делать вид, что все по-прежнему, но внутри что-то происходит. Только я не хочу туда, там только боль. Боль и страх, что может стать еще больнее.

Стажировка прошла хорошо. Первые два дня я работала под присмотром, потом отправилась в самостоятельное плаванье. В униформе выглядела, как выпускница института благородных девиц: светло-голубая блузка с коротким рукавом, юбка колокольчик до колена, с поясом на талии, в забранных волосах синяя атласная лента. Ну просто загляденье. Катьке сказала, что устроилась официанткой, но о месте умолчала, чтобы избежать вопросов, на которые нет ответов. Не правду же ей рассказывать? Впрочем, мы с ней эти дни почти не встречались, я была в ресторане, она после школы заходила домой, приготовив поесть, уезжала к Тиме. Наметилось шаткое равновесие, которое пока держалось, вопрос, сколько это продлится? А может, Катька вовсе к нему съедет, будем с ней видеться от случая к случаю, и все само собой уладится? Или просто время пройдет, и мы свыкнемся с тем, что кто-то кого-то недолюбливает. Не знаю, почему, но я в это не верила.

Работа заняла мои мысли и время, позволив сосредоточиться на выполнении ряда задач и перестать загоняться. Две недели пролетели быстро, я навострилась и в этот день даже начала думать, что все налаживается, думала так примерно до обеда, а потом началось. Хотя ничто не предвещало, как обычно.

— Двое за четвертым, — услышала я и потопала к столику, нарисовав на лице улыбку. Самохина узнала сразу, хотя он сидел ко мне спиной, и, мысленно покачав головой, вернула сползающую улыбку на лицо. Ладно, выдержим. С ним был симпатичный блондин лет тридцати пяти.

— Добрый день, — сказала я, кладя меню перед каждым, — готовы что-то заказать сразу или подойти попозже?

Надо было видеть лицо Тимы. Медленно подняв голову, скользнув взглядом по моему телу снизу вверх, он уставился мне в глаза взглядом «какого хрена ты здесь делаешь», но почти тут же отвернулся, вернув обычное выражение. Зато блондин не стал скрывать удивления, разглядывая с интересом.

— Мы точно в тот ресторан попали? — поинтересовался с улыбкой.

— Уверена, что да. А если нет, то в любом случае не пожалеете, — ответила, продолжая улыбаться.

— Я уже не жалею, — откликнулся мужчина, — если Давид всех своих грузиночек поменяет на таких красавиц, я буду столоваться у него круглые сутки. Да простят меня грузиночки, — добавил он тихо, сделав доверительное лицо. Я продолжала улыбаться, а что еще делать?

— Для начала неплохо что-то заказать, — заметила все же. Блондин рассмеялся, не открыв меню, продиктовал заказ, не сводя с меня взгляда.

— Отличный выбор, — ответила я и обратилась к Тиме, — вы определились?

Хотела сохранить то же настроение, но улыбка помимо воли сошла, Самохин, не посмотрев в мою сторону, продиктовал заказ.

— Какой ты бука, Тимофей Никитич, — рассмеялся блондин, — прекрасная Виктория тебя боится.

Больно надо, подумала я, но промолчала, вежливо улыбнувшись. И только оказавшись в кухне, выдохнула. Могли же они сесть не за мой столик хотя бы, вот ведь счастье привалило. Отдав заказ в работу, поспешила обратно в зал — заняли соседний столик. Тут мне опять «повезло»: тот самый мужчина, что приходил к Давиду. Интересно, он меня узнает? Маловероятно, все-таки я выглядела иначе, к тому же вряд ли он вообще меня запомнил. Я невольно рассматривала его, пытаясь понять, что так оттолкнуло в прошлый раз, и не понимала. Однако впечатление осталось, теперь его нужно было как-то перебороть и быть милой и вежливой. Пришел мужчина с дамой около тридцати пяти, вела она себя так, словно все ей в этом мире должны, а я больше всех. Если моя внешность парочку удивила, то они этого не показали, сделав заказ, отложили меню, не обращая на меня внимания, и я удалилась, выдохнув: кажется, мужчина меня не вспомнил. Не то, что я этого факта боялась, просто не хотела, чтобы ползли ненужные слухи, а они и так имеют место быть. Здесь, кажется, всё подмечают и замечают, даже то, чего на самом деле нет. Как например, мой роман с Давидом. Точнее, с Давидом Рубеновичем, никак не могу привыкнуть называть его по имени-отчеству. Ему оно не идет, просто Давид звучит круче.