— Я открою дверцу и выскочу на ходу.

— Зачем?

— Просто так.

— Ну-ну.

* * *

«Мерседес» Виталия Викторовича с визгом затормозил у подъезда. Радмила, скукожившись, сидела на сиденье и истязала подол платья. В голове у нее в полном одиночестве вальсировала по кругу противная мысль-приговор — «абсолютная невинность». Двадцать шесть годиков, и абсолютная невинность.

Абсолютная.

Невинность.

Хуже быть не может. И никто не вылечит. Ее надо отправить в хоспис для старых дев.

— Так-так, — промурлыкал Ипатов, глядя в лобовое стекло. Его пальцы весело забарабанили по рулю. — Что и следовало ожидать. Точнее, кого и следовало ожидать.

Радмила подняла глаза. На лавочке, закинув ногу на ногу и заложив руки за голову, сидел Ипатов-младший. Его черные остановившиеся глаза даже на расстоянии пугали.

Она втиснулась повлажневшей спиной в кожаное сиденье.

— Может, мы еще покатаемся? — робко и с бесстыдной надеждой спросила у Ипатова-старшего, который зверски улыбался сыну через стекло. — Вечер-то чудесный.

— Да, вечер чудесный, но вы устали, Радмилочка, вам надо отдыхать, — возразил Виталий Викторович голосом, полным теплой отеческой заботы. Только вот в глазах Ипатова-старшего сидел черт из преисподней и коварно щурился. — Идите, лапочка, домой и ложитесь сразу в постельку.

С учетом расположившегося на скамейке младшенького Ипатова, фраза «ложитесь в постельку» в сладких устах Ипатова-старшего приобретала непристойную двусмысленность. Радмила опять пошла алыми пятнами.

— Я не хочу спать, — пробормотала она, косясь на неподвижного Ипатова-младшего.

— Вот если бы вы, Радмилочка, знали, чего я хочу…

Нет, это уже слишком!

— До свиданья, Виталий Викторович. — Радмила мгновенно сорвалась с места и вылетела из машины, едва не прищемив подол поспешно захлопнувшейся дверцей.

— Спокойной ночи, Радмилочка. — Ипатов-младший послал ей воздушный поцелуй, отсалютовал сыну и медленно поехал.

Радмила мгновение постояла на дороге, глядя вслед машине, затем глубоко вздохнула и направилась к подъезду. Ипатов-младший стоял, преграждая ей путь.

Она остановилась, не зная, как его обойти.

— Вы хотите передо мной извиниться? — спросила, вскидывая голову. И голова сразу стала кружиться, когда глаза заглянули в агатовую бездну.

— Не хочу.

— Следовало догадаться. — Она кивнула и сделала попытку обогнуть Феликса, но тот опять помешал. — Что вам тогда надо?

— Мне надо, чтобы вы стали называть меня на «ты».

— На «ты»?

— Да.

— И для этого пришли сюда?

— Именно.

Радмила демонстративно фыркнула. Испуг прошел. Потрясение сменилось азартом. Ее вдруг стала забавлять ситуация. Она улыбнулась и тряхнула встрепанными Ипатовым-старшим волосами.

— О'кей, будем на «ты». С завтрашнего дня.

— С сегодняшнего.

— Сегодняшний почти закончился.

— Не совсем.

Ее рука вдруг очутилась в его, и Радмила с удивлением обнаружила, что покорно шагает за Феликсом в темный подъезд. Она открыла рот, чтобы разразиться возражениями и протестами, но сил почему-то не оказалось.

— Ключ, — проговорил Феликс, когда они остановились около двери, обитой истершимся бледно-коричневым дерматином. Радмиле стало стыдно за свою дверь. Именно такие должны закрывать вход в королевство старых дев.

На них пахнуло духотой и лилиями, которые тихо вяли в вазе в единственной комнате квартиры. Радмила с ужасом вспомнила, что в ванной у нее висит армия выстиранных накануне трусов и лифчиков, и со сдавленным воплем «я на секунду», рванула в ванную, пока Ипатов развязывал шнурки на ботинках, стоимостью в полугодовое жалованье библиотекарши.

— Да пусть себе сохнут, — крикнул вдогонку Ипатов-младший, обо всем догадавшийся. — Что я, женских трусов не видел, что ли.

«Таких ты точно не видел», — пробормотала Радмила, запихивая сорванные с веревок трусы в стиральную машину.

Когда она, запыхавшаяся, появилась в комнате, Феликс с интересом рассматривал коллекцию глиняных собачек, выставленных на полке серванта. Радмила собирала их с детства, и сейчас количество экземпляров перевалило за две сотни. Она очень гордилась собранием, но мало кому показывала его.

— Ну? — Она скрестила руки на груди, потому что не знала, куда их деть, — они так и норовили теребить или прядки волос, или уже смятый подол.

— Впечатляет, — улыбнулся обернувшийся Феликс, кивнув на собачек. — А я лет пять как коллекционирую восковые свечи. На сегодняшний день их накопилось семьсот сорок три штуки.

Он казался таким близким и таким… родным. Наверное, виноваты в возникших запретных ощущениях крохотные габариты ее жилища — кукольного домика, где до всего — рукой подать.

— Обалдеть. — Она облизнула пересохшие губы. — И где же они стоят?

— Везде. Даже в туалете.

— Ты их зажигаешь?

— Нет.

— Жаль. Свечи надо жечь, чтобы они сгорали полностью.

Она замолчала и села на софу. Феликс продолжал стоять и смотреть на нее. Было тихо. Тишина расширялась и уплотнялась. Надо бы Ипатову чай предложить, проявить гостеприимство. Но она не привыкла принимать гостей. Да и к чаю у нее были только зачерствевшие сырные палочки.

— Хочешь увидеть звезды? — внезапно ухмыльнулся Ипатов, разрушая тишину, и сделал шаг к софе.

— Которые на небе? — Радмила с недоумением посмотрела на потемневший потолок.

— Которые на бутылке. — Феликс как фокусник извлек из внутреннего кармана плоскую бутылку.

— Фи, их там мало.

— Пять звездочек — это разве мало? — возмутился Феликс.

Радмила рассмеялась. От того, что он говорил. От того, что он стоял рядом. От того, что она такая довольная. А то, что случилось в студии… Ну случилось и случилось.

— Боже мой, но почему именно коньяк? — смеясь, воскликнула она. — Я его не люблю.

— Потому что водка — не романтично, шампанское — банально, а вино — слишком долго.

— Долго? — уцепилась за странное слово Радмила.

— Долго добирается до мозгов, — объяснил Феликс, продолжая извлекать из необъятных карманов пиджака конфеты и шоколадки.

— А-а, так ты меня хочешь напоить? — еще больше развеселилась Радмила.

— Именно. Быстро и качественно. Поэтому коньяк — в самый раз.

— А зачем ты хочешь меня напоить?

— Хороший вопрос. Риторический…