Кондрат без спроса курил, Палермо вжался носом в холодное стекло — за ним город одиноко растекался ночной электрической лавой, топя на перекрестках и поворотах чью-то безысходность и печаль. Но только не его, Палермо. Не стесняясь уличных огней, не стесняясь себя самого, он плакал…

«Скорая» въехала в распахнутые ворота Центральной городской больницы и остановилась против бронированной двери. Эрос знал, что за бронью, обтянутой пленкой, не секретная лаборатория и не больничная касса, а всего-навсего санпропускник. Это ж надо — всего-навсего!.. А Кондрата поразило иное: его позабавил вид распахнутых посреди ночи ворот. Не ясно было только, привечают так кого-то или на фиг провожают — слепо надеющихся на спасение или уже разуверившихся в любой помощи.

Александр Иванович привел двух санитаров, очень молоденьких — похоже, студентов-практикантов. Они подняли носилки с Ален и вынесли из машины — Эросу пришлось расстаться с рукой любимой.

— Что теперь? — Кондрат спросил у врача, поднося ему зажженную спичку.

— Курите, — Александр Иванович выдохнул дым через нос. — Сейчас осмотрим. Потом скажу, что нас ждет… Ее ждет, — и врач посмотрел на дверь санпропускника, две минуты назад захлопнувшуюся за Ален. Эросу показалось, что врач улыбается… Нет, показалось.

Докурив, Александр Иванович скрылся за броне дверью. Ребята тоже могли войти внутрь, но решили дожидаться во дворе. Там, за бронированной защитой, люди в белых халатах, больничные запахи, кафельный пол и до половины крашенные стены; там смерть косит под уборщицу, размахивая шваброй, а уборщица без сердца, как смерть; там неопределенность, тревога, сон, лишенный покоя и правил… Здесь их только четверо — три пацана в компании с ночью.

Курить больше не хотелось. Эрос, прикрыв ладонью зевок, огляделся. Двор как двор — сварные ворота и ограда в человеческий рост, здание еще советской постройки, узкие асфальтовые дорожки между спящими клумбами, лавочки справа от санпропускника… Эросу показалось, что над лавками мгла неоднородна и непостоянна — гуще и черней, чем в других местах, и вроде даже отливает лиловым, и что на месте не стоит, а едва заметно движется от краев к центру. Навстречу самой себе медленно движется… Казалось, то души больных вышли на ночной променад. Теперь знакомятся. Спешат чего-то. Будто не будет у них времени познакомиться там…

— Дела не очень, — вздохнув, признался Александр Иванович. Гапон в другой раз поднес ему спичку. Крошечное пламя на миг осветило лицо врача — Эрос успел разглядеть капельки пота на его носу. — Что же все-таки произошло, хлопцы?.. Травма черепа, перелом правой щиколотки, букет шишек и синяков, сильнейший стресс… Ее кто-то преследовал?

— Упала, — пожав плечами, сказал Кондрат. Спокойствие в голосе далось ему нелегко.

— Упала, говоришь?.. Ну, это не мое, конечно, дело…

— Александр Иванович, насколько все серьезно? — Эрос невольно взял врача за руку. Будь что будет! Он сдавал себя по собственной воле.

— Ну, знаете ли: чистосердечное признание поможет спасти вашу девуш…

— Я согласен, — поспешно перебил Эрос.

— Погоди, Эрос! Ведь ты не один, — жестко вмешался Гапон.

— Да ладно, ребята, расслабьтесь. Я не из органов, — невесело ухмыльнувшись, успокоил всех Александр Иванович. — В конце концов, это ваше дело, кому и что рассказывать. Я не собираюсь вас ссорить друг с другом и настраивать против себя.

— Александр Иванович, но вы так и не ответили! — Эрос вновь забеспокоился.

— Тебя как звать?

— Эрос.

— Ну да, точно, Эрос… Хм, а меня — Саша. Вот что я скажу тебе, Эрос: состояние сложное, но не безнадежное.

— Спасти можно будет? — раздался вдруг голос Палермо. Он прозвучал так неожиданно, откуда-то из-за спины Эроса и Кондрата, что те вздрогнули.

— Вообще-то, раньше нужно было думать. Там, — метнув на Палермо оценивающий взгляд, ставший видимым благодаря свету, вспыхнувшему на втором этаже больницы, врач кивнул в ночь — в никуда. Но ребята сразу поняли, что он имел в виду. — Вообще-то, — повторил Александр Иванович, и Эрос почувствовал, с каким усилием врач пытается побороть вспыхнувшее в нем раздражение, — дурацкие вопросы задаешь. Не можно, а нужно спасти. Ведь я сначала врач, а потом реставратор.

Домой их подбросил все тот же спаситель — Александр Иванович. Он возвращался с дежурства к себе домой на Роменскую и попросил таксиста заехать на Якира.

— Может, зайдете? — не совсем уверенно, а больше испытывая чувство стыда, ни с того ни с сего пробудившееся в нем, предложил Кондрат. Ему и в самом деле было неловко. — Чайку выпьем, а можно и покрепче. А?

— Давайте, Александр Иванович, — горячо поддержал друга Эрос. — Ради нашей встречи!.. Ради надежды.

Палермо молча удалился. Поднявшись на крыльцо подъезда, слился с его ненадежной тенью. Все дулся на врача, отчитавшего его на больничном дворе, как мальчишку. Ведь напрасно досталось. А не стал оправдываться, потому как Эроса не хотел подводить. Эх, да что там Эрос — Ален жалко! Одну-то ночь был с ней…

Александр Иванович посмотрел в сторону подъезда, улыбнувшись, похлопал Кондрата по плечу.

— Спасибо. Но надо ехать. Дочка ждет, не спится ей без меня. Так что как-нибудь в следующий раз. Угу?

В положенный час звезда взялась будить землю. Сигаретный дым, внезапно расцвеченный солнечными лучами, оказался подвижным полупрозрачным клубком из тончайших волокон, замысловато сплетенных между собой. Сплетенных с умыслом, с ускользающим от сознания смыслом… Рассвело. Табачный интернет обволакивал головы парней — он был воздушен и одновременно едок и тяжел. Думалось с трудом, верней, думать вообще не хотелось. Не хотелось ворочать неудобными языками, мешавшими говорить, казалось, навсегда утратившими былую поворотливость и эластичность от вязкого черного чая.

Оставшиеся полночи ребята провели у Кондрата на кухне. Без Александра Ивановича выпили бутылку розового портвейна, выпили много крепкого чая. Жидкость так и не согрела душу, никотин не убил тревогу и страх.

— Хоть и не говорят плохо о тех, кого уже нет… — закурив, Кондрат наконец решился объявить приговор. Но Эрос перебил. До этой минуты, казалось, безвольно клевавший носом над чашкой, он мигом пришел в себя. Очнулся от беспокойной дремоты и Палермо — таким психованным он видел друга не часто. В последний раз — в Башне. Будь она проклята!

Махнув перед лицом Кондрата, скорее, случайно, чем нарочно, Эрос сломал ему сигарету.

— Не спеши хоронить Ален!! Заживо хоронить, понял?! — выпучив очи, Эрос вопил… Но кричал один только его возбужденный мозг — неуклюжий язык, насквозь продубленный черным чаем, еле-еле выдавал наружу тихие беспомощные звуки. — Не смей этого делать, Кондрат. Даже я не смею ни в чем ее упрекать…

Но Кондрат был неумолим, беспощаден… Он как будто чего-то боялся.