— Вот и отлично, — сказала Дельфина. — Мы с тобой поняли друг друга. Можешь стоять, если хочешь.

Девица выдохнула дым прямо ей в лицо, но она не обиделась. Наоборот, такой Сабина ей нравилась даже больше. Этот маленький бунт, это мимолетное проявление абсолютной независимости напомнили ей собственную юность.

— Ты поэзию любишь?

— Нет.

— А что ты любишь?

— Американскую музыку. Биг-бенд. И эту креолку, Жозефину Бейкер.

— Бейкер обожает помидоры.

Сабина с трудом сдержала улыбку.

— Это правда, — продолжала Дельфина. — И она совершенно не боится чеснока. Эскофье однажды приготовил для нее черных дроздов и использовал в качестве приправы целых сорок зубчиков чеснока, так она лишь громко рассмеялась. Это значит, что у нее отличное чувство юмора.

— А может, она была оскорблена до глубины души?

— В таком случае ты плохо понимаешь ее искусство. Она ведь сумела так разбогатеть, потому что сама — как черный дрозд, обладающий прекрасным голосом. Она ведь и песни свои поет, одеваясь, как чумазая девчонка из джунглей, хотя всему Парижу прекрасно известно, что она совсем не такая. Вот они вместе с Эскофье и посмеялись от души. Вполне в духе «Фоли Бержер». Самый шик.

Сабина стряхнула пепел прямо на восточный ковер.

— Так вы только это хотели узнать, мадам? Мои вкусы в области музыки?

— Нет.

Вообще-то Дельфина надеялась, что Сабина проявит и несколько более теплые чувства — нечто вроде доброты или даже готовности к сотрудничеству, — но этого явно не предвиделось, так что она продолжила:

— Мне нужно, чтобы ты помогла месье Эскофье создать некое кушанье в мою честь. Разумеется, это дополнительная нагрузка. Но если ты это сделаешь и никому не расскажешь о моей просьбе, я подарю тебе вон ту шубу и отпущу тебя на волю, если ты именно этого хочешь.

И Дельфина указала на длинное манто из меха горностая, которое заранее попросила сиделку достать из сундука и положить в изножье постели. Это манто было создано скорняком самой королевы Виктории — там даже ярлык остался — и имело типично викторианский покрой: до полу, с чрезмерно длинными рукавами и высоким воротником из черной крашеной норки. Шуба была старая, но все еще очень красивая. Ее много лет назад прислали Дельфине по почте, и в посылку была вложена визитная карточка с надписью: «От мистера Бутса». Это был первый подарок, посланный Эскофье от имени Бутса.

К сожалению, шуба оказалась Дельфине настолько мала, что она не смогла даже руки в рукава вдеть. Она тогда хотела сразу отослать ее обратно, но Эскофье не позволил. Как не позволил отдать ее и своим любимым монашкам, этим «Сестричкам бедняков», чтобы те на вырученные от ее продажи деньги смогли накормить голодающих и бездомных, а также нищих престарелых пенсионеров.

— Это же подарок, — сказал тогда Эскофье, и по тому, как он это сказал, Дельфина поняла: подарок был сделан ему, а вовсе не ей. Все это было очень, очень странно.

Сабина аккуратно притушила сигарету о подошву своей туфли, а оставшийся «бычок» сунула в карман — на потом. Затем взяла манто и ласково провела рукой по шелковой подкладке цвета шампанского. А мягкий воротник на мгновение даже прижала к лицу.

— Примерь, — предложила ей Дельфина.

Манто сидело идеально, словно его на Сабину и шили — отчего-то Дельфине было больно на это смотреть. Сейчас эта девушка казалась просто невероятно похожей на Сару. Черный мех потрясающе оттенял ее диковатые глаза. Если бы она подобрала волосы и скрутила их узлом на макушке — вообще-то она так чаще всего и причесывалась, — можно было бы подумать, что сюда явился призрак Сары Бернар.

— Ладно, снимай, пока Эскофье тебя не увидел.

Сабина неохотно сняла шубу. Аккуратно ее свернула и снова положила на сундук.

— Так о каком таком кушанье вы говорили? — спросила она. — Какое блюдо я должна приготовить, чтобы получить такое дорогое манто, а заодно и свободу?

Но Дельфина сама понятия не имела, чего именно хочет. Чего-то. Чего угодно. Безразлично чего.

— Мне показалось, что если бы ты приготовила для Эскофье Fraises Sarah, это бы его вдохновило. Очень знаменитый десерт. После того как Эскофье впервые его подал, о нем писали все газеты мира.

Это лишь отчасти было правдой. Те статьи были посвящены событию мировой важности — первым Dîners d’Epicures,[20]во время которых четыре тысячи членов основанного Эскофье гастрономического клуба «La Ligue des Gourmands»[21]сидели и вкушали одно и то же блюдо одновременно — и в Нью-Йорке, и в тридцати семи столицах европейских государств. Это была первая по-настоящему глобальная акция клуба, прямо-таки монументальная по размаху.

И разумеется, по этому случаю Эскофье создал еще одно кушанье в честь Сары Бернар — этот самый десерт Fraises Sarah, который, к большому огорчению Дельфины, оказался центральным блюдом всей трапезы. Он даже заказал стихи об этом дивном десерте.

Всегда все только для нее!

Уже во время первой перемены блюд — что было вполне предсказуемо — была получена телеграмма от Бернар. Об этом писали все газеты. «Простираю руки к тебе, мой дорогой друг Эскофье… и ко всем тонким ценителям, любящим реальную жизнь». «Реальную жизнь!» Дальше Дельфина не помнила, зато очень хорошо запомнила, что многие газеты не преминули отметить, будто от прочтения этой телеграммы у Эскофье перехватило дыхание.

Даже их дети испытали чувство стыда. Да, Эскофье и Бернар стали любовниками задолго до того, как он познакомился с Дельфиной. И, да, все эти годы они были близки — Дельфина старалась никогда особенно не задумываться, насколько они были близки, — но даже сейчас воспоминания о том, как нескромно их имена мусолили тогда в газетах, по-прежнему пробуждали в ее душе гнев.

«И нежно тебя целую — нежней, чем Fraises Sarah». «Как он мог написать мне такое?»

Сабина присела в кресло возле постели Дельфины.

— А месье Эскофье знает, что ему предстоит создать для вас некое блюдо?

— Нет. Это твоя задача. Ты должна предложить ему создать такое блюдо и вдохновлять его, пока оно не будет создано, — сказала Дельфина. — И как только это произойдет, я дам тебе список тех газет, в которые нужно будет послать рецепт, сообщив, что на пороге смерти Эскофье пожелал наконец создать кушанье и в мою честь.

— А он пожелал?

— Это неважно.

— Значит, мне придется солгать?

— А ты что, никогда не лгала ради кого-то? Или во имя какой-то цели?

Сабина посмотрела в окно на огни Монте-Карло. Заправила в сетку выбившуюся прядь волос. И спросила: