товарищами по оружию и не с офицером, а именно со священником, связанным тайной исповеди. А тот, в свою очередь, пытался в силу возможностей разрешить этот внутренний конфликт[174], предлагая практически неоспоримый аргумент (апелляция к солдатскому долгу в таких беседах – явление редкое и более характерное для «образцовых», нежели для реальных бесед). Достаточно часто темой бесед становились тяготы походной жизни, уныние, даже отчаяние солдат, их моральная неудовлетворенность в связи с длительными отступлениями и с негативными оценками в прессе. Особенно актуализируется эта тематика в 1905 г.

Говоря о внебогослужебных беседах, хочется отметить еще один момент. Часто реакция солдат на такие беседы описывается словами «мы отдохнули». В этом плане «увод» солдат хотя бы на короткое время от реалий войны, разговоры о доме, семье, утешение, избавление от чувства вины и т. д. имели гораздо большее значение для поднятия духа все более разлагающейся армии.

В этом плане интересно еще одно наблюдение. Если в начале войны священник был практически не знаком со своей паствой, то в конце он, как правило, знает солдат не только в лицо, но и по именам. В начале войны внебогослужебные беседы проводятся нерегулярно, от случая к случаю. В конце – они становятся основной формой работы. В начале войны солдаты пытаются обратиться к офицерству за разъяснением «из-за чего война». В конце – офицеры зачастую вызывают у солдат агрессивную реакцию и не пытаются сблизиться с ними, даже напротив – опасаются. Священники же оказываются гораздо ближе к солдатам и гораздо больше «востребованы».

Таким образом, ни военным, ни священникам в конечном итоге действительно не удалось «поднять боевой дух» войск. Но дело в том, что духовенство и не ставило перед собой такой задачи.

Изначально система нравственного воздействия на солдат предполагала в первую очередь религиозно-нравственное воспитание. Сформировалась она лишь к 1903 г. и ориентирована была не на войну, а на долгосрочную работу в обстановке мирного времени. Русско-японская война – первый опыт сочетания коллективных и индивидуальных методов работы с нижними чинами. Но даже этот опыт не мог реализоваться в чистом виде из-за отсутствия квалифицированных кадров в среде самого духовенства, оказавшегося на театре военных действий.

Другая проблема – изначальное представление о Русско-японской войне как о краткосрочном событии. Отсюда практически и не делается попыток перестроить работу духовенства сообразно требованиям военного времени.

Кроме того, духовенство, в первую очередь в силу своего статуса, больше исполняло роль утешителя, снимая психологический конфликт (причем гораздо успешнее, чем офицеры), а не возбудителя, не ставя перед собой цели создания образа врага и побуждения солдат к активным боевым действиям.

Еще одним фактором, способствовавшим большему воздействию священников на солдат, было положение самого военного духовенства. В силу своего статуса священники, в отличие от офицеров, действительно практически постоянно находились в солдатской среде, деля с нижними чинами все тяготы походной жизни.

Несомненной заслугой духовенства в Русско-японской войне следует считать то, что им удалось удержать армию от полной анархии и развала после окончания военных действий. Именно в этот момент индивидуальные формы работы выходят на первое место – внебогослужебные беседы проводятся практически каждый день.

Что же касается общего результата – проигранной войны, – то к специальному военному анализу следует добавить отсутствие общенациональной идеи, которую священники в принципе выработать не могли, и неудачную военную тактику, сопряженную с частыми немотивированными отступлениями, изменить которую духовенство также было не в силах.

Военное духовенство в Порт-Артуре в период Русско-японской войны

Опубликовано: Вестник Московского университета. Серия 8. История. 2003. № 2. С. 33–43.

«Со слезами передавались печальные повествования, со слезами и выслушивались»[175]. 16 ноября 1904 г. на братское собрание военного духовенства в Петербург прибыли священники из Порт-Артура. Девять месяцев они находились в осажденной крепости[176], потом долго пробирались из японского плена и вот теперь рассказывали о своем служении. «Бывали минуты, когда под наплывом ужасных воспоминаний священник <…> начинал рыдать, закрывал лицо руками и не мог несколько минут говорить»[177]. Тогда их рассказ глубоко потряс слушателей, но прошло совсем немного времени, и впечатление стерлось, забылось, растворилось в суете дел.

Почти сто лет прошло с тех времен, и, наверное, пришло время вспомнить о незаметных героях осады Порт-Артура, об их подвиге.

Отправка священников на Дальний Восток началась еще в 1900 г. в связи с переброской войск в Маньчжурию, некоторые получили назначение в 1903 г. Особой спешки не было – кандидатуры отбирались тщательно и осторожно, протопресвитер военного духовенства со многими беседовал лично.

Начавшаяся война и срочная мобилизация на время дезорганизовали работу военных священников в Порт-Артуре. Многие полки вместе с полковыми священниками перебрасывались на другие позиции, а на их место приходили новые. Кроме того, спешно проводилось переформирование полков. Поэтому на момент начала осады в крепости оказались и опытные, «старослужащие» священники (например, Соломон (Имерлишвили)), и вновь назначенные (среди них Антоний (Мшанецкий)), в том числе и по мобилизации. Правда, в самом Порт-Артуре на момент осады из мобилизованных епархиальных были только госпитальные священники.

Так же, как и в других местах, мобилизация вызвала большую неразбериху в документации, а последующие события осады и сдачи Порт-Артура привели к тому, что многие документы погибли. Поэтому установить полный список священников, которые там были, не удалось, однако известно, что в Порт-Артуре во время осады находились: Николай (Глаголев)[178], Соломон (Имерлишвили)[179], Александр (Холмогоров)[180], Иван (Добросердов)[181], Александр (Рыбчинский)[182], Василий (Слюнин), Семен (Ратьковский), Антоний (Мшанецкий)[183], Дмитрий (Тресвятский), Стефан (Добротворский)[184]. Окормляли раненых в госпиталях Порт-Артура священники Скальский[185], Лебедев[186], Рождественский[187], Георгиевский[188] и иеромонахи Игнатий[189] и Нил[190].

Кроме военных и госпитальных в крепость попали и несколько корабельных священников I Тихоокеанской эскадры: Михаил (Руднев) (крейсер «Варяг»), Павел (Ратьковский) (эскадренный броненосец «Ретвизан»), Дмитрий (Нещеретов), Анатолий (Куньев) (крейсер «Баян»)[191], Николай (Исидоров) (крейсер «Паллада»)[192] и иеромонах Паисий (крейсер «Бородино»).

Таким образом, на момент осады количество военных священников в Порт-Артуре было относительно невелико – около 20 человек[193] на 43 тысячи сухопутного гарнизона. Все полковые священники отличались достаточно высоким образовательным уровнем, имели опыт практической работы, в том числе и как военные священники[194].

Как и в других местах, в Порт-Артуре военным священникам не удалось избежать конфликтов с епархиальным духовенством. Первоначально мелкие стычки возникали из-за обращения к ним епархиальной паствы с просьбами совершить необходимые обряды (это