тогда бы помешал и никакого решения не состоялось бы вовсе…

Эх, удастся ли кому-нибудь увидеть его номер, выстраданный, выношенный годами: цирк при погашенных огнях бесконечен, как вселенная, по куполу плывут мириады звезд, на манеже — космический корабль, пространство над едва заметной сеткой батута — его кабина, царство невесомости. Космонавты в серебристых костюмах перелетают по кораблю, выполняя эксперименты. В самом замысле нет никакой заданности, нет и традиционного для икарийцев деления на «нижних» и «верхних». «Нижние» лишь на мгновение ложатся на высокие «подушки», чтобы бросить один-два традиционных трюка, а потом наравне с «верхними» взмывают над сеткой, парят от подушки к подушке, словно держась за невидимый лопинг, трапецию… Отточенные, полные свободы, фантазии движения, грация, прежде возможная только в балете, балет в невесомости… Только бы найти второго «нижнего», бывшего «верхнего», из икарийцев, в котором бы жила тоска по полету, еще недавно желанному, а теперь недоступному при жестком делении на традиционные амплуа. Ну а «верхние»? Один… один вот уже есть… Но когда все это станет явью?..

В буфет влетел Руслан.

— Андрюха, пошли, Леня нам сейчас свои марки покажет.

Взяв сумку, Андрей поднялся из-за стола.

— А как же вопрос? — улыбнувшись, напомнил Слава.

Андрей пожал плечами. При Руслане вести такой разговор было неудобно. Да и зачем?

— Ты завтра свободен? — вдруг спросил Слава.

— Когда? — тихо промолвил Андрей, не понимая, к чему этот странный вопрос.

— Репетиция у нас завтра в три, а ты приходи в два, я буду в гардеробной… Договорились?

7

На следующий день Андрей ушел с последнего урока, сказав классной, что ему надо к врачу.

По дороге в цирк Андрей заглянул в зал, чтобы предупредить тренера. Тренировка начиналась в три, значит, без опоздания было не обойтись, что Виктор Петрович не любил. К тому же на прошлой неделе, когда началась эта обидная кутерьма с цирком, он и так пропустил две тренировки, больше, чем за три года своей не слишком счастливой спортивной жизни.

В зале было светло и тихо. У окна, где борцы хранили свернутыми в трубочку ковры, стоял на боку самый старый в секции батут. Виктор Петрович с иголкой и спичками в руках сосредоточенно чинил сетку, латал ее нити — белую нейлоновую ленту шириной с лейкопластырь — в местах разрывов, а узелки, оставшиеся после починки, уничтожал огнем…

— Ты чего так рано? — удивился тренер. — Раздевайся, помогать будешь.

Андрей сбросил куртку, подумав, что следовало бы сразу сказать, что сегодня он не будет на тренировке. Для того и пришел пораньше, чтобы отпроситься. Но врать, придумывать причину было стыдно, а признаться, что ему нужно в цирк, после того что вышло с Русланом, казалось еще страшней.

— Бери иголку и чини, с другого конца.

— Хорошо, только я долго не могу…

— Что, и на тренировке не будешь?

— Ага, мне сегодня на дополнительные надо…

— Двойку получил?

— Нет, у меня за неделю только одна тройка…

Тренер помолчал, видно прикидывая, зачем ехать через весь город в зал с одной-единственной целью — сообщить, что не сможешь быть на тренировке… Никогда раньше Андрей такого не делал, да и другие ребята тоже.

— Ну, а Руслан как там? Взяли его циркачи?

— Репетирует, четыре раза в неделю… Говорит, что нагрузочка там побольше, чем у нас, а батута там никакого нет, его взрослые ногами подбрасывают.

— Видел я такой номер в Тбилиси, когда циркачи Татьяну мою сманить пытались… Девчонка у меня в секции была — на первенстве Союза в тройку стабильно входила.

Тренер говорил о цирке, об этой пусть трудной, но праздничной профессии с какой-то скрытой завистью. Таким Андрей никогда прежде его не видел, не знал.

— А Руслан твой дурак. Подрастет — локти кусать будет. У икарийцев это дело поставлено: отработал малец годика три-четыре, до армии, и гуляй на все четыре стороны… ни куска хлеба, ни профессии. А ты здесь на мастера вытянешь, тренером будешь. Вид новый, может, скоро олимпийским станет. Батут всем нужен, и гимнастам, и прыгунам в воду, и шестовикам — без работы не останешься.

Андрей давно уже бросил шить, тесьма, бежавшая перед его глазами, двоилась. Тренер говорил с ним обыденно и приземленно, для него цирк вовсе не был прекрасным миром красоты, ловкости, риска, он почему-то не понимал, что значит хотя бы раз выйти на залитый светом манеж, поклониться зрителям, которые ждут от тебя сногсшибательных чудес, готовы восхищаться каждым твоим движением, трюком.

Да и про спорт он говорил не так, как прежде. Пьедестал почета, медали, интервью по телевизору, все, о чем мечтал, бывало, Андрей по вечерам, возвращаясь домой после тренировок, — все вдруг исчезло как мираж, теперь тренер ставил перед ним совсем другую цель, легкую, непыльную работу, жирную зарплату… Думай он иначе — слова «вытянешь» на мастера никогда бы не сорвались с его уст.

— Ну, да ладно, что я тебе тут азбуку повторяю, — нахмурился Виктор Петрович, по гримасе отчаяния на лице Андрея увидев, что речи его производят совсем не тот эффект, на который были рассчитаны. — Иди разминайся, сейчас начнем работать.

— Я же сказал, что сегодня не могу. Мне в три часа уходить надо.

— Ах да, в школу…

— Нет, меня в цирк позвали, тот парень, который Руслана взял, — неожиданно для самого себя признался Андрей и, резко повернувшись, бросился из зала.

8

Слава встретил Андрея возле рекламной тумбы: то ли специально ждал его, то ли случайно выглянул на улицу.

— Форму взял? — спросил он, крепко пожав Андрею руку.

— Нет. Вы ж не сказали.

— Надо было догадаться. Я же не для болтовни тебя позвал.

Андрей приуныл. Эх! Если бы он знал, что Слава собирается устроить ему пробу.

Они вошли в цирк. Вахтерша, увидев, что Андрей идет со Славой, улыбнулась ему как своему. Прошли по узкому, переставшему вдруг быть недоступным, коридору, оказались в гардеробной.

— Не вешай носа, сейчас что-нибудь придумаем. Померяй-ка вот эти чешки.

Андрей быстро стянул ботинки: чешки пришлись ему впору.

— Вот и отлично, — обрадовался Слава, — раздевайся, и пойдем на манеж.

Андрей остался в майке и в трусах. Его знобило, почти трясло от страха. Никогда, даже перед соревнованиями, он не волновался так, как теперь. Там вопрос стоял о разряде, и только, а здесь какие-то пять минут, несколько прыжков могли определить его судьбу чуть ли не на всю жизнь.

На манеже было пусто и зябко. Сверху, с купола, стекал через плафон рассеянный дневной свет.

— Рондат делать умеешь? — спросил Слава, присев на барьер.

Андрей кивнул.

— А флик-фляк?

Вместо ответа Андрей разбежался,