— Знаю, что это выглядело плохо, но я обещаю, что не собиралась прыгать.

Его плечи опускаются на дюйм, и его лицо разглаживается от облегчения.

— Хорошо, — говорит он, кивая. Он начинает поворачиваться, но потом останавливается. — О, там тебя ждет букет роз.

Мое сердце замирает на целых пять секунд, прежде чем включить высокую передачу и подняться вверх по моему горлу.

— Ч-что? От кого?

Он пожимает плечами.

— Я не знаю. Они были там, когда мы вернулись с обеда. Я забыл о них до этого момента. Я могу пойти и взять…

— Все в порядке! — поспешно вклинилась я. Его зубы щелкнули, и на лице появилось еще одно странное выражение. Этот человек определенно считает меня сумасшедшей.

Он снова кивает с последним обеспокоенным взглядом, затем поворачивается и идет обратно к входу в поместье. Выпустив тяжелый вздох, я жду, пока он скроется из виду, и только после этого начинаю свой путь назад.

Было бы странно идти позади него — два человека, идущие в одном направлении, которые не заинтересованы в разговоре друг с другом.

У меня мурашки по коже.

Когда я подхожу к дому, сначала останавливаюсь, чтобы полюбоваться, как красиво выглядит новое черное крыльцо. Внешний вид дома был обновлен — все еще черный, но с новым сайдингом и свежей краской. Я сохранила виноградные лозы и убрала горгулий, и хотя камень обветрился и потрескался, это только добавляет характера этому призрачному поместью. Похоже, мой вкус не более радужный и солнечный, чем у моих предшественников.

Затем мой взгляд перескакивает на букет красных цветов, прислоненный к двери. Похоже, что их положил один из членов команды — если они не хотели войти в мой дом без моего разрешения.

Я обвожу глазами участок. Солнечные лучи почти погасли, и я не вижу ни черта на расстоянии пяти футов от линии деревьев. Если кто-то находится за этой линией, он может наблюдать за мной, а я не буду ничего знать.

Чувствуя себя не в безопасности, я забираю розы, бросаюсь внутрь, захлопываю дверь и запираю ее. В букете аккуратно лежит одна черная открытка. Я вижу, что на ней золотым почерком выведено что-то вроде каллиграфии.

Мои глаза расширяются, когда я настороженно смотрю на записку. Это будет первое настоящее сообщение, которое я получу от преследователя. Часть меня с тревогой ждала этого, надеясь, что они скажут мне, что им от меня нужно.

Он или они?

И теперь, когда оно здесь, я хочу разорвать его на кусочки и жить в блаженном неведении.

К черту, я, наверное, умру от сожаления и любопытства, если не прочту ее.

Дрожащими руками вырываю открытку, открываю ее и читаю:

Я скоро увижу тебя, маленькая мышка.

Ладно, я могла бы прожить и без этого.

Я имею в виду, маленькая мышка? Это явно человек, преследующий меня, и он, должно быть, сломал себе голову. Очевидно, так оно и есть.

Он.

С отвращением я достаю телефон из заднего кармана и звоню в полицию. Я действительно не хочу иметь с ними дело сегодня вечером, но должна сообщить об этом.

Я не настолько наивна, чтобы думать, что они спасут меня от тени, которая привязалась ко мне, но будь я проклята, если после смерти стану какой-то неразгаданной загадкой.

Мягкий, но настойчивый стук вибрирует в моей входной двери. Мое сердце почти инстинктивно пропускает несколько ударов, когда я слышу шум в поместье.

Конечно, это не может быть здоровым. Может быть, я съем немного чипсов. Говорят, они полезны для сердца, верно?

Я подхожу к окну рядом с дверью и заглядываю через занавеску, чтобы посмотреть, кто там.

Я стону. Хочу почувствовать облегчение от того, что за моей дверью не стоит какой-то жуткий чувак с пистолетом в руках и говорит о том, что если он не может получить меня, то никто не сможет. Правда, хочу.

Поэтому мне лишь немного грустно от того, что это не настойчивая тень, готовая покончить с моей жизнью.

С тяжелым вздохом я распахиваю дверь и встречаю Сарину Рейли — мою мать. Ее светлые волосы убраны в шиньон, тонкие губы накрашены розовой помадой, а глаза льдисто-голубые.

Она такая чопорная и правильная, а я… нет. Там, где она держится с царственностью и грацией, у меня есть ужасная привычка ссутулиться и сидеть с открытыми ногами.

— Чем я обязана, мама? — сухо спрашиваю я. Она фыркает, не впечатленная моим отношением.

— Здесь холодно. Разве ты не собираешься пригласить меня войти? — фыркает она, нетерпеливо махая рукой, чтобы я подвинулась.

Когда я неохотно отступаю в сторону, она проталкивается мимо меня, оставляя за собой шлейф духов Chanel. Я вздрагиваю от этого запаха.

Моя дорогая мама оглядывает поместье, на ее исхудавшем лице заметно отвращение.

Она выросла в этом готическом доме, и темнота интерьера, должно быть, повлияла на внутренности ее сердца.

— У тебя появятся морщины, если ты будешь продолжать так смотреть на дом, — говорю я, закрывая дверь и проходя мимо нее.

Она злится на меня, ее каблуки щелкают по клетчатой плитке, пока она идет к дивану. Камин пылает, свет приглушен, создавая уютную атмосферу. Скоро начнется дождь, и я очень надеюсь, что она уйдет к тому времени, и я смогу спокойно насладиться ночью с книгой и раскатами грома.

Мама изящно сидит на диване, примостившись на самом краешке.

Если я толкну ее, она упадет.

— Всегда приятно, Аделайн, — вздыхает она, ее тон высокий и властный, как будто это просто еще один день, когда она была большим человеком.

Этот вздох. Фон всего моего детства. Он наполнено разочарованием и оправданными ожиданиями одновременно. Я никогда не разочаровываюсь в том, что разочаровываю ее, я думаю.

— Почему ты здесь? — спрашиваю я, сразу переходя к делу.

— Разве я не могу навестить свою дочь? — спрашивает она с ноткой горечи в голосе.

Мы с мамой никогда не были близки. Ей было неприятно, потому что мы с Наной были близки, в результате чего я часто выбирала ее, а не маму. В спорах и там, где я проводила большую часть времени, когда росла.

В ответ я затаила обиду, потому что меня заставляли чувствовать, что я не могу выбрать ее. Потому что если бы я это сделала, то была бы вознаграждена очередным подленьким замечанием о том, что я съем еще одно печенье, которое не могу себе позволить.

Она жаловалась, что моя задница станет слишком толстой, но она не знала, что именно этого я и хотела.

По сей день эта женщина