эпоха со смерти Петра I до Румянцева – проходит под знаком увлечения производством огня и копированья тогдашней прусской огневой тактики.

И тот день девятнадцатого августа 1757 г., когда при Гросс-Егерсдорфе, в первом сражении с хваленой прусской армией, Румянцев, схватив Апшеронский и Белозерские батальоны, стремительно повел их напролом сквозь чащу на ошеломленных пруссаков, стал знаменательным моментом нашей военной истории. С этого момента у нас стал возможен Суворов, стала возможной «Наука побеждать».

Заслугой Румянцева был вывод Русской армии из рутины. Продираясь сквозь егерсдорфские лесные чащи, русские полки румянцевского авангарда были символом всей Армии, выходившей из дебрей рутины на широкий простор национального творчества и великих дел.

А вечной славой Суворова было установление закона равновесия между огнем и ударом, пулей и штыком.

Это равновесие было утрачено нашей Армией после суворовского периода в плацпарадную эпоху первой половины XIX в., когда на ружья стали смотреть только как на амуничную принадлежность для отхватывания приемов, отнюдь не как на огнестрельное оружие.

Кавказские и особенно Туркестанские войны с храбрым, но неорганизованным и сильно впечатлительным противником показали огромное психологическое значение (специально в этих условиях) залпового огня. Залповая стрельба мало-помалу стала главным видом огня всей нашей пехоты. Ее особенно культивировали – в ущерб прочим видам стрельбы – и предметом гордости, венцом работы ротного командира этого доброго старого времени был выдержанный залп полутораста берданок, в котором бы ни один не сорвал. Рота считалась тогда «отлично стреляющей». Параллельно с этим велось Драгомировым и его последователями усиленное насаждение лжесуворовского принципа «пуля дура – штык молодец» – нарочитое умаление свойств огня и экзальтация штыка – главного и непобедимого оружия «святой серой скотинки».

Результат – Тюренчен. Наш залповый огонь – декоративный, но, конечно, недействительный – поразил своим архаизмом японских офицеров и полубеспристрастного свидетеля – сэра Яна Гамильтона. Сибиряки одиннадцатого полка пошли в атаку «колоннами из середины» – и Куроки мог бы сказать о русских при Тюренчене то же, что Сент-Арно сказал на Альме: «Они отстали на полстолетия».

За последовавшие затем десять лет Русская Армия наверстала все упущенное. Более того – ни одна армия не отводила в своих уставах и наставлениях огню такое почетное место, как наша. Ни в одной армии стрелковое дело, применение к местности, самоокапывание не культивировались так тщательно, как у нас. И вот кампания 1914 г. показала, что дело вовсе не в одной отличной стрелковой подготовке и не в быстроте самоокапывания (как бы эти вещи сами по себе и ни были полезными и как бы ни изумлялись немцы и особенно австрийцы способности русской пехоты «моментально врастать в землю»).

Оба элемента боевого маневра – огонь и удар – были в русских войсках, безусловно, высшего качества, нежели в австро-германских, хуже стрелявших и не имевших той моральной «штыковой традиции». Но сочетание этих элементов в неприятельской (в частности, германской) тактике было гораздо более удачным, и качество неприятельского маневра поэтому гораздо выше. Техническое неравенство и разительное превосходство неприятельской стратегии дополняли картину, углубляли тактическое неравенство и создавали ту тяжелую и печальную обстановку, в которой пришлось работать Русской армии в Великую войну.

Воевавшие в августе 1914 г. армии придерживались трех различных тактических начал: 1) преимущественно ударных – французская и австро-венгерская армии, 2) преимущественно огневых – русская, 3) ударно-огневая – германская.

Эта последняя армия добилась в 1914 г. наиболее крупных и наиболее блестящих тактических успехов как на Востоке, так и на Западе (проиграв в то же время войну стратегически). Гармония между огнем и ударом, между «пулей» и «штыком» была осуществлена в ней наиболее полным образом.

Мнение, что германская армия придерживалась в 1914 г. «чисто огневой тактики», ошибочно. Вспомним хотя бы их XVII корпус под Гумбиненом – пехоту в густых цепях, офицеров верхами, артиллерию, становившуюся на открытую позицию. Это – германский Тюренчен. Прочтем описание прорыва из сольдауского мешка остатков доблестного Ревельского полка, которому пришлось пробиваться сквозь густые массы немцев, обрушивавшихся в штыки с пением протестантских хоралов… На Западе было то же самое.

Моменты чисто ударной тактики шли у немцев, однако, рука об руку с моментами чисто огненной тактики. Сильным их местом именно и было умелое и быстрое чередование этих моментов, наподобие «шотландского душа». Собирая огненные средства в кулак, они создавали на «обреченном» неприятельском участке огненный ад, а затем обрушивались туда, доводя опять свой удар до определенной степени напряжения.

В противоположность густой концентрации, «насыщенности» германской огневой тактики – русская огневая тактика поражала своей слабой концентрацией, своим, так сказать, «жидким раствором». Вся система нашего огня построена была на неуместной симметрии. У немцев огонь был сосредоточен: германский командир артиллерийской бригады стремился собрать огонь всех своих батарей в кулак – русский же нарезывал своим батареям шесть совершенно одинаковых участков по фронту. Немец был кулаком, мы – растопыренными пальцами. Техническая наша слабость при таких условиях являлась еще более ощутительной, и это – несмотря на блестящую стрельбу наших артиллеристов, качеством значительно превосходящую таковую же немцев.

Мы видим, таким образом, всю огромную важность разумного сочетания моментов чисто огневой атаки с моментами тактики ударной. Одна подготавливает победу, другая ее пожинает – причем и та, и другая должны быть доведены до крайней степени интенсивности и сосредоточения. Одностороннее «штыкопоклонство», конечно, столь же абсурдно, как и одностороннее «огнепоклонство». В одном случае – Тюренчен, в другом – Гумбинен, где нерешительный командир III корпуса не осмелился поднять из-за закрытий свою пехоту и взять голыми руками Макензена и его корпус, разгромленный нашими 25-й и 27-й артбригадами…

* * *

Посмотрим, как осуществил равновесие между огнем и ударом великий Суворов.

Суворовская «Наука побеждать» – катехизис, подобно которому не имеет – и не будет иметь – ни одна армия в мире, – в своей философской основе изумительно полно отражает дух православной русской культуры. Оттого-то она и сделалась «наукой побеждать», оттого-то она и завладела сердцами чудо-богатырей Измаила и Праги.

Исследователи этого величайшего памятника русского духа, русского гения, впадают в одну и ту же ошибку. Романтики и позитивисты, «штыкопоклонники» и «огнепоклонники» – они читали своими телесными глазами то, что писалось для духовных очей. Неизреченная красота «Науки побеждать», ее глубокий внутренний смысл остались для этих «телесных» глаз сокрытыми.

Наиболее блестящий из комментаторов Суворова– но в то же время менее всех его понявший – М. И. Драгомиров – пытался, например, резюмировать всю суворовскую доктрину крылатой фразой: «Пуля дура – штык молодец!».

Фраза эта взята, выхвачена из другой, и ей придан тенденциозный смысл. Суворов сказал иначе: «Стреляй редко, да метко, штыком коли крепко – пуля