А чем больше было совершено ошибок, тем больше их совершается в данных момент и тем больше будет сделано завтра. Если ошибки не исправлять, то они начинают расти по экспоненте. Они начинают заполнять собой пространство. На этом заканчивается тесный хоровод звезд и начинается ускоренное разбегание Вселенной. Вселенная набухает. Она становится похожа на беременную, но это не беременность, потому что нельзя родить ошибку. Это опухоль, заставляющая убегать друг от друга еще пока здоровые клетки Космоса. Наблюдатели-физики называют эту опухоль темной энергией или энергией разбегания. А рыцари-практики готовы стереть ее огнем и мечом. И когда опасность для Вселенной становится критической, вот тогда пробуждаются спящие рыцари, одевают доспехи и отправляются сражаться с врагом во имя любви. А враг страшен, и имя ему Незнание. Рыцарь, идущий на врага, даже не подозревает, что накопленные миром ошибки — это результат вмешательства наблюдателя-разбойника. Наблюдатель, фактом наблюдения искажающий протекающие процессы, — это причина болезни и одновременно лекарство. Все зависит от дозы и технологии применения.

Могут ли во Вселенной свершаться события, которые не наблюдаемы самой Вселенной во всем ее разнообразии, в разнообразии всех ее миров? Очевидно, нет. За наблюдение отвечает Жизнь. Живешь, значит, наблюдаешь. Наблюдаешь камень, катящийся с горы, закат над морем, солнечное затмение, смеющуюся женщину, делящийся протон, куда-то торопящееся нейтрино. Живешь, значит, наблюдаешь. А раз наблюдаешь, значит, осознанно или неосознанно, но создаешь модели мира и управляешься этим моделями.

Жизнь в ответе за процесс наблюдения, ибо этот процесс гарантирует управляемость и нахождение Вселенной между двумя крайностями. Жизнь вечно наблюдает физический мир. Скрытая, неосознаваемая цель этого наблюдения — поиск управляющих команд. Поэтому-то человек лезет и в микромир и макромир. Он ищет там для себя команды. Он думает, что именно оттуда растут ноги его Богини. Поэтому-то человек и приписывает элементарным частицам одухотворенность. Для важничающего существа невозможно поверить в то, что он управляется обыкновенными бездушными электронами и камнями, катящимися с гор. Неужели они имеют на это право?

Жизнь — вечный Наблюдатель. Рефлексируя сама над собой, она наблюдает и себя тоже. И в той части, в которой она способна наблюдать себя, она и управляет собой. И не более. Это и есть самоуправление, которое среди прочего выражается в стойке, которую делает самец при виде текущей самки, в выстреле охотника при попадании в прицел бегущего кабана, в рыке, издаваемом оскаленной пастью, при приближении конкурента к куску мяса.

И получается, что каковы картины, такова и Жизнь.

И если вдруг исполнение команд становится тягостной обузой, то обузой становится роль наблюдателя, т. е. роль живого, т. е. того, кем управляют с помощью зрелищ. Покойником никто не командует. Командует он. Он собирает людей, он ведет их за собой на кладбище, он своей прожитой жизнью определяет их речи на своих поминках.

В конце-то концов, стремление к абсолютной власти над миром — это стремление к смерти. Это стремление к смерти вообще, потому что, в частности, это стремление приводит к смерти в себе Наблюдателя. Наблюдатель становится не нужным. А если не нужен наблюдатель, то не нужен и мир, даже если он завоеван.

— Ау! Где вы зрители, где вы наблюдатели?

Ибо только Наблюдатель, копающий ямы на берегу моря, способен откопать Трою, а, значит, и свидетельствовать о том, что она была, была вместе с Еленой Прекрасной и той любовью, благодаря которой были уничтожены тысячи людей.

Наблюдатель восстанавливает мир, более того, он даже восстанавливает чувства, он способен заново воссоздать любовь. Вот только для кого?

Они любили друг друга.

И как-то раз, когда он обладал ею в квартире друга, она заметила, что друг, на самом деле, никуда не ушел, а, спрятавшись, подсматривает за ними.

— Ну и пусть, — подумала она, — я же рядом с любимым. Значит, можно все!

Все мы смертны, и однажды ее любимый умер.

Для нее это была страшная трагедия. Просыпаясь утром, она все чаще и чаще задавала себе вопрос: а было ли это? А была ли такая любовь, или это все приснилось?

Потом она все больше и больше стала приходить к мысли, что ничего подобного и быть-то не могло на этом жалком свете, где на каждом углу нищие и бомжи, а дома холод и одиночество. И она сама — серая тень от вечернего фонаря на грязной дороге жизни.

Как-то раз она встретила свидетеля своей любви.

«Расскажи, что ты видел», — попросила она его.

И он рассказал. Рассказал то, отчего раньше она покраснела бы, застыдилась, распереживалась, что подобное, глубоко личное кто-то видел. А сейчас она слушала и плакала от счастья, что это было.

Это было, как было и есть небо над нами, земля под ногами, ветер вокруг нас, друзья рядом с нами, которые являются свидетелями всех наших радостей и горестей. И пусть потом, когда нам будет совсем плохо, они склонятся над нами и будут шептать красивые сказки о том, что все бывает на белом свете и нет такого, чего бы не было.

Точно так же поступают художники, рисующие любимых женщин. Полотно для того и существует, чтобы постоянно напоминать человеку: «Смотри! Вот такое бывает в жизни. И ты однажды это видел!»

Тем самым они запечатлевают в картинах, воспоминаниях команды, выданные Жизнью, исполнение которых придавало смысл всему существующему.

«Я это видел! Значит, когда-то соответствовал своему Зрелищу!»

Постоянное изменение среды не позволяет при повторении вчерашних команд получать один и тот же результат. Команды из прошлого соответствуют определенному времени и определенным состояниям души и тела Исполнителя. Слишком много условий. Слишком много «если», слишком много красных запретительных флажков. И поэтому Наблюдателю ничего не остается, как идти дальше, идти и искать свое Зрелище, свою Команду!

Иногда Смерть пытается управлять Наблюдателем и, став в позу Управляющего, шепчет: «Разрежь эту картину, брось в печку этот роман, уничтожь эти фотографии».

Стереть часть мира — это и значит впустить в мир бесовскую энергию разбегания. Она рвется, она подтачивает плотины, она через своих адептов пытается открыть себе ворота с помощью интригующего шёпота или убедительного внушения, типа:

— Неужели ты не понимаешь, что эта картина, нарисованная твоей рукой, не дает мне лететь дальше. Она привязывает меня к себе, а, значит, и к тебе. Я там твоя. А мне тяжело жить в раздвоении. Отпусти меня. Разрежь картину!