— Ничего, — произнес он слегка хрипловатым голосом. — Мне этого и следовало ожидать.

— Чего ожидать? — спросила Вирджиния, настолько заинтригованная, что всякое смущение у нее мгновенно прошло.

— А… ничего, — поспешно ответил Джек.

— Не упрямься, Джек. Чего тебе следовало ожидать? Я хочу знать. Слушай, если ты мне не скажешь, я закричу, прибежит отец и отлупит тебя.

— Да нет, Вирджиния, ничего, действительно ничего. — Джек выглядел не на шутку перепуганным. — Извини, пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть.

— Ты меня и не обидел, Джек. Но я хочу знать, что ты имел в виду.

— Ну… ну… а, черт… ну, просто, Вирджиния, у тебя есть вполне определенная репутация.

— Какая именно?

— Ну… что ты очень… ну, недотрога…

— Недотрога? Что ты хочешь сказать?

— Н-ну… да не знаю я. Что ты старомодная. Э-э… очень высоконравственная… ну, добродетельная. В этом нет ничего плохого. Совершенно ничего. Очень хорошо, когда человек такой. Это очень хорошая репутация. И послушай, уже поздно, мне пора идти, у меня завтра такой тяжелый день. Спокойной ночи, Вирджиния.

— Спокойной ночи, Джек. Спасибо тебе за очень хороший вечер.

Она была слишком поражена и ошарашена, чтобы еще что-нибудь чувствовать.

Потом, уже в постели, когда она лежала, неподвижно уставившись в потолок, ее попеременно захлестывали чувства замешательства, удивления, унижения. Вот, значит, как. Ей двадцать один год, она богата, привлекательна, ее — по крайней мере, теоретически — хотел бы заполучить каждый; и в то же время она явно предмет всеобщих насмешек, олицетворение фригидности, ходячий пример старой девы, прославившейся своей моральной безупречностью. Но ведь это кошмар. Она теперь никогда не сможет встретиться взглядом с кем бы то ни было из людей привычного ей круга. Значит, у нее за спиной они все понимающе переглядываются, улыбаются друг другу и думают: вот, дескать, идет Вирджиния, бесполая бедняжка, навеки нацепившая пояс целомудрия; как странно, ведь брат у нее такой красавчик и такой любвеобильный; очень странно, будут они перешушукиваться: ей давно пора быть замужем, все ее одногодки уже давно повыходили, а она… бедняжка Вирджиния, какой позор, никто ее не хочет, все ее боятся, и почему только так получилось, ну что ж, у нее хотя бы есть ее работа, это все-таки лучше, чем ничего… подобные мысли одолевали ее всю ночь напролет, словно тягостная, бесконечная и заунывная песнь о ее сексуальной неполноценности. К утру она уже готова была совершенно открыто, публично лечь в постель с первым попавшимся мужчиной, на которого упал бы ее взгляд. Независимо от того, любила бы она его или нет, независимо даже от того, нравился он ей или не нравился.

Однако столь отчаянные и решительные шаги не потребовались. В десять утра зазвонил телефон. Звонила Мадлен Далглейш; она снова приехала в Нью-Йорк и была бы страшно рада, если бы Вирджиния смогла с ней пообедать. Вирджиния пришла в «Плазу» — прогулявшись до нее пешком — с раскалывающейся от боли головой, в самом скверном настроении и отлично отдавая себе отчет в том, что ее репутация никак не сможет измениться к лучшему, если ее будут видеть в компании перевалившей за средний возраст англичанки; метрдотель подвел ее к столу миссис Далглейш — и взгляд Вирджинии встретился со взглядом молодого человека такой красоты, какую ей до сих пор не приходилось даже видеть.

Впоследствии Вирджиния много раз задавалась вопросом, как бы могла сложиться ее жизнь, если бы она познакомилась с Александром Кейтерхэмом на день-два раньше или неделю-другую позже, то есть тогда, когда она была бы более собранной, не чувствовала себя столь уязвимой и уязвленной. Несомненно, она и тогда обратила бы внимание на его незаурядную внешность, пришла бы в восхищение от его элегантности, оценила бы его обаяние; оставалось, однако, только гадать, была бы ее реакция и в этом случае такой же сильной и эмоциональной. Но там, в «Плазе», когда Вирджиния впервые увидела его, внутри ее словно все перевернулось: она влюбилась с первого же взгляда. Она всегда сомневалась в том, что любовь с первого взгляда действительно существует; конечно, ей приходилось слышать и читать о такой любви, приходилось участвовать в спорах на эту тему, но она никогда не верила, что это возможно, и никогда не испытывала сама даже отдаленно ничего подобного. Любовью для нее были те чувства, которые демонстрировали ее родители: нежность, верность, со стороны матери — высокая степень готовности к тому, чтобы оставлять в стороне свое «я», а также явное удовольствие, которое оба получали, находясь в обществе друг друга. Вирджиния никак не могла поверить, что столь сложное сочетание чувств во взаимоотношениях двух людей может быть установлено, да даже просто распознано за одно какое-то мгновение. Но в тот день, в Пальмовом зале «Плазы», она поняла, что, по крайней мере, отчасти была не права. И впервые за всю свою жизнь почувствовала сильнейшее сексуальное желание. Стоя возле стола и с беспокойством глядя на молодого человека, поднявшегося, чтобы поздороваться с ней, она остро почувствовала, как глубоко внутри мгновенно нарастает огромный, физически ощутимый ком радостного удовольствия, и ее удивило и потрясло это чувство, но в то же время — учитывая все, что пережила она за предыдущие двенадцать часов, — оно вызвало у нее невероятное облегчение; своевременность, с которой это чувство пришло, показалась Вирджинии даже в чем-то забавной; она на мгновение прикрыла глаза, чтобы поплывший перед ней зал снова принял нормальное положение; и, когда это произошло, взяла протянутую ей для приветствия руку и снова испытала такой же горячий и мощный прилив желания.

— Александр Кейтерхэм, — произнес он, и голос его звучал негромко, слегка в нос и по-английски музыкально. А она настолько смешалась, была настолько потрясена своей собственной реакцией на него, что в самом прямом смысле слова забыла, как ее зовут, и так и стояла, не в силах отвести от него взгляд и мучительно соображая, что бы такое ей сказать, чтобы не выглядеть полной дурой.

Мадлен Далглейш, несколько удивленная и не вполне понимающая, что тут происходит, решила вмешаться:

— Мисс Прэгер! Страшно рада вас видеть! Я стольким людям в Англии рассказывала о том, как в зале, переполненном прекрасными молодыми людьми, вы так долго и с увлечением беседовали со старой занудой, что слава о вас облетела всю страну. Ведь правда, Александр?

— Истинная правда, — ответил Александр.

— Какая чепуха! — одновременно с ним заговорила Вирджиния. — Вы были самым интересным человеком на том ужасном приеме, я получила огромное удовольствие от нашего разговора и была так расстроена, когда на следующий день вам пришлось отменить нашу встречу.

— Ничего, — сказала Мадлен Далглейш, — это никогда не поздно. Александр и я с удовольствием осмотрели бы Уолл-стрит и его окрестности, если у вас найдется время показать их нам. Ой, простите меня, мисс Прэгер, это Александр Кейтерхэм. Он в Нью-Йорке по делам; его мать — моя старая подруга. Я пригласила его на обед, а потом подумала, что, быть может, вы не станете возражать против знакомства с ним.