только малыш немного сопит. Не простыл ли он случайно? А я лежу и смотрю на маму. Боюсь пошевелиться, чтобы никого не потревожить, и холодею от ощущения подступающей беды. Не знаю, мои ли предчувствия, видения и сны тому виной, или просто темнота — но мне кажется, что надвигается что-то темное и страшное. Что-то, чему надо противостоять. А я, вместо этого, просто лежу на кровати, не в силах абсолютно ничего сделать.

Я сделал глубокий вдох, и обнаружил, что столь простое действие с трудом мне удается. Как будто кто-то сидит прямо на груди, и давит. Но нет ведь никого! Наверное, это та самая беда, которую я ощущаю, так давит, словно глыба какая-то. Раньше я бы обязательно позвал кого-то из родителей, но теперь не хотел снова их тревожить. Они и так из-за меня как на иголках. Нет, надо учиться справляться самостоятельно. Может, у меня просто этот самый кризис смерти, а они опять волноваться будут!

Глава восьмая. А что такое смерть?

Почти до утра я в ту ночь не мог сомкнуть глаз. Прогнать страшные и навязчивые мысли не удавалось. Они все так же настойчиво толкались в голове. Размышлял я, конечно, о смерти. Почему наш народ, такой развитый энергетически и умственно, не знает, что она собой представляет? Или нибирийцы — почему они до сих пор не докопались до истины? Хотя ладно они — это все обычные люди. Но даже Даниил не знает, что такое смерть, и боится ее! Это я понял из другого взрослого разговора, который предназначался тоже не для моих ушей.

А вообще, что такое смерть? Мы знаем о ней только по примеру других. Вот есть человек, ты его видишь. Видишь, как он улыбается, как двигается, слышишь его голос, дыхание. Прикасаешься к нему, чувствуешь его кожу, ее температуру. Она разная: иногда теплые руки обнимают тебя, иногда ты дотрагиваешься губами до немного прохладной щеки. А уж несильно ухватить братишку или сестренку за холодный нос — это вообще в порядке вещей. И кажется, что так будет всегда. Ты видишь глаза, которые внимательно смотрят на тебя, слышишь голос человека, чувствуешь его запах, прикосновения.

Но вдруг, в один момент, все это заканчивается. Не ставится на паузу, как воспроизведение музыки. Стоп. И больше ничего. Да, человек может уходить долго, медленно отдавая смерти минуты, часы, дни, месяцы и даже годы. Уже всем вокруг, и ему самому, становится понятно, к чему всё идет. Но никогда заранее неизвестно, когда же это случится. И тот самый последний момент — он всегда внезапно и всегда один. Вот, ты говорил с человеком, а меньше, чем через пять часов его вдруг уже нет. Был и нет.

Больше не откроются глаза, не улыбнутся губы. Не прозвучит знакомый голос, а ты не вдохнешь его запах. Запах. Он единственный остается, но становится совсем другим. Непривычным, непонятным, незнакомым. С оттенком горечи и чего-то потустороннего. У смерти особое амбре. Мне кажется, его сразу же узнает на подсознательном уровне даже тот, кто никогда раньше не сталкивался с костлявой. Это запах конца. Конца прежней жизни, ведь приходится учиться жить заново — без того, кто рядом.

Его кожа теперь холодная, непривычно сухая. И больше похожа на тонкий лист бумаги, а не на человеческую кожу. Все привычное исчезает, уступая место новому и страшному. Получается, смерть это всегда новое? Ведь после нее уже не будет так, как прежде. Даже телесная оболочка, единственное, что ненадолго остается после человека — она тоже новая и чужая. Я слышал, что у землян умерших принято гримировать, потому что они слишком меняются после смерти, и это может шокировать тех, кто знал их живыми. Но тетя Саша говорит, что порой этот грим тоже сильно меняет человека. А зачем тогда это делать? Не для того ли, чтобы скрыть от себя, хотя бы на визуальном уровне, самую страшную правду: этого человека больше нет. Но пусть можно обмануть глаза — ведь сердце не обманешь! Оно знает, что случилось то, что нельзя исправить.

Да, смерть на примере другого человека — это то, что нельзя исправить. Странно. Мы, люди, в принципе слишком мало можем. Мы не властны над природой, и не в силах исправить ее так, чтобы не было иссушающего зноя или холодов, которые просто убивают все живое. Мы не можем исправить погоду, поменять местами день и ночь, да много чего не можем! Но нам это и не нужно. А вот то, что мы не можем исправить, зачеркнуть смерть другого человека — это нас задевает острым ножом до глубины души.

Впрочем, дело даже не в этом. А в том, что в нашей жизни этого человека больше никогда не будет. Больше никогда мы с ним не встретимся, не обнимемся, не поговорим, не сделаем что-то вместе. Но постойте, ведь это «больше никогда» происходит и в другие моменты. Я больше никогда не стану маленьким, не буду учиться говорить и стоять. Больше никогда моя сестренка не пойдет в первый класс. Мой папа больше никогда заново не встретит маму. Все эти «больше никогда» сопровождают нас всю жизнь, они естественны, и мы спокойно к ним относимся. Просто с возрастом их становится все больше. Но мы реагируем на них вовсе не так сильно, как на смерть, хотя она тоже естественна. Или же для живого существа переход в неживое состояние все-таки неестественен?

А что же со смертью на личном примере? Ничего. Если про других мы знаем и понимаем, как выглядит смерть, то по поводу своей собственной кончины, кажется, еще ни один человек ничего сказать не смог. Когда уходит кто-то другой, это больно и грустно. Но мысль о собственном уходе это всегда страх. Конечно, грусть тоже бывает: большинству людей, мне кажется, даже тем, кто решился уйти сам, грустно оставлять эту жизнь, родных и любимых. Бывает и боль, душевная или физическая.

Но самое главное и первое — это страх. Какие сны в том смертном сне приснятся? Так, кажется, говорил один из земных поэтов. Нас страшит неизвестность, неведомое, что будет после того, как глаза закроются насовсем. Земляне вот, не все, но многие, верят в загробную жизнь. Однако, если я правильно понимаю, чтобы эта самая загробная жизнь не стала чередой мучений, нужно сильно себя ограничивать до нее, и жить в вечном страхе и с оглядкой. Не каждый на это способен. Да и есть ли та