Что и говорить, путь к ее персоне был тернист. Конечно, порою нечаянная удача перепадала, как в распространенном историческом анекдоте, какому‑нибудь часовому, который приступал к делу рядовым, а потом, после торопливых и бесстыдных ласк императрицы, уходил капралом. Но, как правило, дело обстояло иначе. Далеко не так просто!

Светлейший князь Григорий Потемкин уже через два года общения с этой незаурядной женщиной и незаурядной любовницей понял, что может быть ей только другом, советчиком и помощником во всех ее великих начинаниях. Если останется любовником, то скоро умрет. Для того чтобы быть той, кем она была – Великой Екатериной, – императрица нуждалась не только в умных мыслях, но и в постоянной подпитке нежностью, пылкостью, страстью: она должна была постоянно ощущать себя любимой и желанной. Чтобы быть великой женщиной, она должна была всегда оставаться именно женщиной. Эта сущность натуры Екатерины была понятна Потемкину, и прежде всего во имя этого – ну и, конечно, чтобы постоянно, так сказать, держать руку на любовном пульсе своей дорогой подруги, – он и начал представлять ей молодых людей, преданных ему безусловно.

…И вот на какой‑то вечеринке появлялось вдруг новое лицо. Оно было непременно молодым и красивым, причем где‑то позади сего лица маячил озабоченный светлейший. Пронырливый нос придворного общества мгновенно начинал трепетать ноздрями, чуя поживу.

Императрица взглядывала на новичка – сперва мельком (случалось, что одним взглядом все и ограничивалось, и тогда протеже светлейшего постигала участь не новой звезды, а спички, чиркнувшей о терку), а потом и пристальней. Если взгляд ее зажигался интересом, а улыбка порхала на устах с особенной кокетливой легкостью, можно было ожидать, что завтра молодой красавчик будет назначен флигель–адъютантом ее величества. Люди опытные мигом понимали, что это значит. Однако новый чин должен был знать, что прыгать от восторга пока что рано. Предстояло еще пройти испытание.

Первый этап сего испытания состоял в приватной беседе с лейб–медиком Роджерсоном, ну а если высокоученый англичанин находил, что состояние здоровья молодого человека отменное, то с ним приходила познакомиться графиня Прасковья Александровна Брюс.

Надобно сказать, что это была не только фрейлина императрицы, но также и ее задушевная подруга. Доверенное лицо! Дружба их длилась уже много лет и выдержала немало испытаний, однако прервалась, когда Екатерина застала Прасковью на канапе не с кем иным, как с Иваном Римским–Корсаковым, своим собственным молодым любовником.

— Като! Я не хотела! Он меня принудил! Ты же знаешь, как этот змей умеет улестить! – вопила Прасковья Александровна.

Увы, ей это не помогло. Она была выслана, хотя несколько лет назад подобное сошло ей с рук. Тогда Прасковья возлежала на канапе в объятиях самого Григория Орлова. Однако в прошлый‑то раз причитания: «Като! Я не хотела! Он меня принудил! Ты же знаешь, как этот змей умеет улестить!» – свой эффект возымели: ведь Екатерина уже поняла, что расставание с бывшим любовником неминуемо.

Сказать по правде, потом, когда с Орловым было покончено, две подружки не торопясь и со вкусом обсудили его мужские стати и признали, что Гриша был, конечно, очень даже ничего, однако… на его клине свет отнюдь не сошелся клином. Кто знает, может быть, именно тогда у шаловливой императрицы и возникла мысль использовать Прасковью в качестве «опытного поля».

Была графиня Брюс собою, как бы это поделикатней выразиться, не весьма хороша, однако легко умела дать мужчине понять, что от него требуется. И если претендент оказывался на высоте, если с маху валил Прасковью на канапе, сажал на стол или попросту притискивал к стенке, а потом должным образом доказывал крепость своих статей, то признавался годным к прохождению дальнейшей службы. Логика тут была простая: коли мальчонка не обидел страшненькую Прасковью, то и премилую и обольстительную императрицу наверняка не обидит!

На испытание отводилось три дня, вернее, три ночи. Ежели молодой человек выказывал больше пыла, чем фантазии, сие считалось простительным. Дело молодое! Еще обучится прихотливости!

Когда же графиня Брюс впала в немилость и отъехала в Москву, ее обязанности перешли к камер–фрейлинам Марье Перекусихиной и Анне Протасовой.

Затем дамы доносили всемилостивейшей государыне о благонадежности испытанного, и тогда назначалось первое свидание по заведенному этикету. Марья Саввишна Перекусихина и камердинер Захар Константинович были обязаны в тот же день обедать вместе с избранным. В десять часов вечера, когда императрица была уже в постели, Перекусихина вводила в опочивальню «новобранца», одетого в китайский шлафрок, с книгой в руках, и оставляла его для чтения в креслах подле ложа Екатерины. На другое утро та же Перекусихина выводила из опочивальни посвященного и передавала его Захару Константиновичу, который вел его в приготовленные для него чертоги; здесь Захар (уже раболепно) докладывал фавориту, что всемилостивейшая государыня высочайше соизволила назначить его при высочайшей особе своей флигель–адъютантом, подносил ему мундир флигель–адъютантский с бриллиантовым аграфом и 100 000 рублей карманных денег. Еще до выхода государыни, зимой в Эрмитаж, а летом, в Царском Селе, в сад, прогуляться с новым флигель–адъютантом, которому она давала руку вести ее, передняя зала у нового фаворита наполнялась первейшими государственными сановниками, вельможами, царедворцами для принесения ему усерднейшего поздравления с получением высочайшей милости.

Сам митрополит приезжал обыкновенно к фавориту на другой день для посвящения его и благословлял его святой водой…

Таков был проторенный, привычный путь к сердцу и к ложу императрицы. Однако Александр Ланской попал туда иначе. И прежде всего потому, что первым его приметил отнюдь не Григорий Алексеевич Потемкин, а обер–полицмейстер Петербурга, граф Петр Иванович Толстой.

Люди с соображением мигом приметили, каким образом можно расположить в свою пользу государыню, и только и искали теперь возможности опередить светлейшего на этом поприще, а то и вовсе отодвинуть его в сторону, перехватив его приятную монополию и пристроив в постель к императрице своего человека.

Григорий Алексеевич в ту пору пребывал в отъезде. А Екатерина переживала унылый период затянувшегося сердечного одиночества после того, как дала отставку «царю Эпирскому» – так она в письмах к своему постоянному корреспонденту Мельхиору Гримму называла Ивана Римского–Корсакова. Сей фаворит дважды обманул императрицу: в первый раз – с графиней Брюс, за что пострадала только многогрешная Прасковья Александровна, а во второй и последний раз – с молодой женой друга Екатерины Алексеевны, графа Строганова. Извинимо сие обстоятельство в глазах императрицы было только тем, что тут явно дело было в большой и пылкой любви, и она оказалась права: даже когда Павел Петрович по восшествии на престол сослал бывшего фаворита в Саратов, графиня поехала за ним. А ведь это случилось спустя более чем двадцать лет!

Но это к слову.

Итак, Екатерина была одна, а поставщик красавцев Потемкин отсутствовал. И вот обер–полицмейстер Толстой решил прошмыгнуть в образовавшуюся брешь. На одной из прогулок по Петергофу граф вдруг сделал большие глаза при виде стоявшего в карауле красивого офицера–кавалергарда: