Незаконную, скажите пожалуйста! Ну, велика ли беда, что Елисавет родилась еще прежде того, как отец женился на матери? Спустя три года они всяко обвенчались, тогда же были узаконены – «венчаны» – и дочери их, Анна и Елисавет.

Ах, кабы живы были родители! Сестрице Аннушке повезло – ее выдали за герцога Фридриха–Карла Голштейн–Готторнского еще при отце, ну а Елисавет так и зажилась в девках. Теперь она никому не нужна, некому ее судьбу, ее счастье улаживать. Каждый день, просыпаясь, Елисавет тряслась, как бы не загреметь в монастырь: еще и такая участь от веку предопределена незамужним царским дочкам. В монастырь, впрочем, не хотелось, ой нет. Лучше в петлю!

Лучше она останется среди земных, мирских радостей – пусть и заброшенная, и покинутая всеми после смерти отца и матери, пусть и лишенная престола в пользу нынешнего императора – этого мальчишки, внука ее батюшки Петра от первой жены. Сама жена, Евдокия, коротала век где‑то в монастыре, отец мальчишки собственным же отцом замучен в застенках, ну а этот шалопай, Петрушка, гляди‑ка, на трон взлетел стараниями Александра Данилыча Меншикова…

О Меншикове думать было тошнехонько. Однако при мысли о Петре II Алексеевиче, тринадцатилетнем государе–императоре, Елисавет против воли усмехнулась.

Забавный мальчонка!

Стоит только вспомнить, как он вел себя на балу, устроенном в Грановитой палате и посвященном рождению в Голштинии принца Петра–Ульриха, сына сестры, Анны Петровны!

Тот бал император открыл в паре с Елисавет, что было против правил. По–хорошему, рядом с ним следовало идти его сестре Наталье Алексеевне, однако великая княжна сказалась нынче больной и на бале не появилась. Конечно, она была слаба здоровьем, но то, что в данном случае болезнь – всего лишь отговорка, сразу стало ясно всем: она недолюбливала свою рыжую тетушку Елисавет за власть, которую сия тетушка приобрела над императором, – вот и пренебрегла своими обязанностями.

Ну что же, на пользу государю ее маневр не пошел, ибо он начал с того, что сряду протанцевал с Елисавет первые три контрданса. Длинноногий, длиннорукий, нескладный, слишком высокий и полный для своего возраста, мальчик–царь взирал на свою очаровательную тетку с таким выражением обычно пасмурных, напряженных глаз, что самый воздух меж ними, чудилось, раскалился от невысказанной юношеской страсти.

Но потом царь ушел ужинать в другую комнату. А Елисавет не последовала за ним. Снова заиграла музыка! Теперь великая княжна танцевала с Иваном Долгоруким, фаворитом Петра, и только слепой не заметил бы, как волновалась ее грудь, как туманились изумительные синие глаза, какую неприкрытую чувственность излучала ее роскошная фигура. Молодой Долгорукий тоже выглядел так, словно готов тут же, в присутствии множества гостей и самого императора, опрокинуть свою визави на бальный паркет и наведаться в садик ее сладострастия, как выражаются галантные французы.

Обоюдное влечение этой парочки было настолько очевидно, что не осталось не замеченным государем, который ревновал тетушку к каждому столбу, а не только к каждому мужчине. Петр незаметно вышел из покоев, в которых ужинал, и стал в дверях. Лицо его, в котором полудетская неопределенность черт уже боролась со взрослой жесткостью, было таким угрюмым, что разумные гости только головами качали, косясь на неосторожных танцоров. Неожиданно царь повернулся на каблуках и вышел вон из залы, после чего веселье сразу пошло на убыль. Долгорукий и Елизавета выглядели несколько обескураженными, однако вскоре наступило примирение, бал продолжился с прежней живостью. Великая княжна и Иван Алексеевич вместе больше не танцевали, держались безупречно…

Однако Елисавет так и не удалось потом добиться от Петруши прежнего доверия. Ивану‑то он все простил сразу, дня не мог прожить без своего любимчика–весельчака. А вот в игрищах юного императора с рыжей тетушкой наступило некое охлаждение. И еще усугубилось оно, когда Елисавет откровенно загуляла с Бутурлиным.

Ну, она просто не смогла удержаться! Тискаться с горячим мальчишкой, который вовсю дает волю рукам, а до главного дела с ним не дойти! Таких издевательств над собой Елисавет не могла долго терпеть. Вот и сошлась вновь с Бутурлиным, вот и получила от него то, что получила… Ох, мамыньки, больно‑то как! И водка не помогает!

Ладно, потерпеть недолго осталось. Сашка Бутурлин, понятно, будет молчать – чай, голова его шее еще не надоела (тем паче что его отправили служить на Украину, чтоб не тянул рук туда, куда не следует)! Шварц – совершеннейшая могила. Есть надежда сохранить содеянное в тайне, а спустя несколько деньков снова крутить юбками под носом у молодого царя.

Правда, он все откровеннее посматривает в сторону Екатерины Долгорукой, сестры Ивана–фаворита… Не понимает, дурачок, что Долгорукие хотят женить его на Екатерине! Власть в стране прибрать к рукам хотят!

Ну, Елисавет не может их за это строго судить. Разве не того же хочет и она? Разве не для того строила Петруше глазки и дышала пред ним так прельстительно, что ее кругленькие, наливные, словно яблочки, груди только что не выскакивали из корсета? И как только она опростается, так снова себя покажет!..

Увы, как говорится, бодливой корове Бог рогов не дает. «Показать себя» Елисавет не успела. События развернулись с невероятной быстротой. Она еще приходила в себя после рукомесла Шварца, а Петр стремительно обручился с Екатериной Долгорукой. Однако совсем незадолго до свадьбы слег в горячке – и почти тотчас умер.

Нет–нет – Елисавет искренне по нему рыдала, однако глупо лгать и скрывать, что у нее возникли мысли о блестящей перемене судьбы. Ведь ей теперь прямая дорога на трон! Ну не Екатерину же Долгорукую, которую тут никаким боком не пришьешь, кричать на царство! Соперницей могла бы сделаться, скажем, сестра покойного Петруши, Наталья, да ведь и она недавно отдала Богу душу.

Каково же было изумление рыжей царевны, когда Верховный совет, даже не вспомнив о существовании младшей дочери Петра Великого, обратился с просьбой взойти на престол к герцогине Курляндской, Анне Иоанновне, дочери сводного брата Петра – Ивана V Алексеевича!

Эта дама была известна своей плаксивостью, сговорчивостью, бесхарактерностью – и горячей любовью к собственному конюху Эрнесту Бирону. Все свойства ее натуры вполне устраивали членов Верховного совета. Они выдвинули герцогине Курляндской целый ряд условий, ограничивающих ее власть, делающих правительницу фигурой совершенно декоративной, и Анна эти «кондиции» охотно подписала. Но почти тотчас по восшествии на престол от прежних ее свойств осталась только любовь к Бирону. Все прочие качества ее натуры, оказывается, существовали только в воображении «верховников», которые совершенно не понимали Анну и не принимали ее всерьез. А напрасно…

Поплатились за свою ошибку и они, и все те, кто протестовал против воцарения Анны Иоанновны. Первыми в этой череде были Долгорукие. И бывший фаворит Иван Алексеевич, с которым так чудно было отплясывать контрдансы, и сестра его, государыня–невеста Екатерина, и отец, Алексей Григорьевич, когда‑то замысливший всю интригу по совращению молодого царя, – все они и еще многие другие из этого знатного рода сгинули в ссылке либо сложили головы на плахе. А тем, кто остался в живых, пришлось притихнуть так, как притихают шаловливые птички, когда на свою ночную охоту вылетает из гнезда огромная, свирепая, громко ухающая сова с неподвижным взором больших желтых глаз.