Когда я изложил товарищам свои соображения, единодушного одобрения с их стороны не заметил. Протестов, впрочем, тоже — все трое прекрасно знали, что, приняв решение, я не отступлю, отговаривать меня бесполезно, а любые аргументы произведут эффекта не больше, чем горох на крепостную стену. Разве что связать меня попробуют… Ню-ню, мага такой силы, как я, остановить, мягко говоря, затруднительно, а сейчас, когда других магов вокруг просто нет… Единственно, пожалуй, серьезным было их мнение по поводу того, что меня пристукнут. Не факт, конечно, но вероятность имелась. Относились же к этому мои товарищи крайне отрицательно и потому, что у нас с ними, как ни крути, были все же дружеские отношения, и из насквозь прагматичных соображений. Как-никак я тут был символом, а символы значат очень многое. Исчезну я — они, конечно, и без меня государство вытянут, но будет им это сделать очень тяжело. Однако тут у меня имелось серьезное возражение — честно говоря, очень уж сильны были подозрения, что в лобовом бою я могу оказаться как минимум не слабей того же Светлого. Конечно, в мастерстве уступаю, тут уж к бабке не ходи, а вот в лобовом бою, когда сила на силу, вопрос открытый. А Светлый… Он не дурак, нет, но он больше всего напоминает наших кухонных интеллигентов. Понтов выше крыши, уверенности в собственной значимости еще больше, но перед силой и наглостью пасует. Стало быть, нужен жесткий наезд, и другим вариантом, кроме предложенного мной, является открытая война. К войне же мы сейчас не особо готовы, и даже если не вмешается Темный, а нам удастся победить, то потери в наших войсках будут колоссальными. Терять же своих людей я не собираюсь, лучше рискнуть самому, чем писать похоронки. Да, так и есть, я предпочту рискнуть собой, чем рисковать своими людьми, ни для кого такие расклады уже давно не секрет. Этот аргумент я и выложил, после чего посоветовал всем отдохнуть и не забивать голову, а сам отправился готовиться к предстоящей миссии. Словом, уже на следующий день, рано утром, я в сопровождении небольшого отряда гвардейцев ехал к границе земель Светлого Владыки.

Неделей позже.

Городок Малые Грязевцы был, надо сказать, самым обычным, ничем не примечательным населенным пунктом тысяч на пять населения. Название городу подходило как нельзя больше — улицы немощеные, а почва глинистая, поэтому стоило даже самому легкому дождику окропить эту землю, как пройти по городу, не намотав на ноги минимум по пуду грязи, становилось, мягко говоря, затруднительно.

Расположенный километрах в сорока другой город, Большие Грязевцы, к слову, давно уже избавился от подобных недостатков, обзаведясь дощатыми мостовыми. Насколько я знал, горожане там уже давненько подумывали о брусчатке и, скорее всего, скоро воплотят эти мысли в конкретные дела, благо денег в городской казне хватало. У меня ведь не только налоги маленькие, но и за взятки, откаты и тому подобные «шалости», являющиеся фактически традиционными в соседних государствах, положено вешать за шею. Поразительно, как много было людей, которых в самом начале моего правления это возмущало. Как-никак я ломал устоявшиеся, отцами и дедами завещанные расклады. Ну, ломал и ломал, за словесное возмущение, если только оно не являлось оскорблением лично мне, то есть в моем лице и всему государству, не полагалось абсолютно ничего. А вот за любые конкретные действия, вроде битья окон или попытки бунта, наказывал я сурово. Народ постепенно уяснил правила игры и теперь выпускал пар, исключительно сотрясая воздух, а я тем временем боролся с коррупцией при помощи веревки и мыла. Нельзя сказать, что побеждал, эта гидра, кажется, неистребима, но аппетиты чиновники все же поумерили, а значит, и денег на всякие нужные проекты стало оставаться заметно больше.

Однако брусчатка, поневоле заставляющая вспомнить, что «булыжник — оружие пролетариата», планировалась совсем в другом месте. В Малых Грязевцах же до подобной роскоши было еще расти и расти. Пока же единственной достопримечательностью города был неплохой собор, посвященный какому-то божеству местного значения. Какому, я даже не стал уточнять — пантеон этого мира для меня все еще густой и дремучий лес не в последнюю очередь благодаря тому, что я даже не пытался вникнуть в его хитросплетения. Ну не интересовали меня чьи-то там боги, тем более что от них я не видел ничего — ни хорошего, ни плохого. К тому же он бесполезнее и запутаннее, чем даже у древних римлян, а уж та голоногая братия прославилась, в числе прочего, еще и тем, что по извечной привычке грабить ухитрилась загрести себе кучу богов от завоеванных народов. Не знаю зачем — наверное, для коллекции. Хотя, надо сказать, местные святоши владели кое-какими фокусами. Сами они называли их чудесами и помыслами божьими, но, на мой взгляд, это была самая обычная магия, причем не особенно мощная. Впрочем, это у рядовых священников не особенно, а пришлось мне как-то в самом начале карьеры с одним настоятелем храма схлестнуться, так он меня как щенка гонял. Я его, кстати, через несколько лет, когда достиг определенного уровня, сумел переманить к себе на службу, он у меня теперь первосвященником работает и заодно в Академии молодым адептам основы боевой магии преподает. И кстати, бабник жуткий, да и выпить не дурак, так что святостью вроде как и не пахнет. Зато колдует по-прежнему хорошо, так что мое мнение о местных богах после общения с ним отнюдь не улучшилось. А тот факт, что «чудеса», которые творились в храмах, исчезли одновременно с тем, как заглохла магия, еще раз подтверждало их приземленную сущность.

Тем не менее собор в этом городе был и вправду хорош. Почти как у нас, в России, причем не новоделы, а старые храмы, построенные во времена, когда вера была верой, а не хождением в церковь и священники действительно старались помочь людям, а не стригли бабло. От них веяло каким-то величием и одновременно умиротворением. Поразительно, но от этого конкретного собора исходили такие же эманации.

Но эманации эманациями, а моим, выражаясь политкорректно, гостям от них было не легче. Ну, тут уж, как говорится, кина не будет — Кинчева прибили. А что делать, кому сейчас легко? Вот и сидели эти четверо в глубоком, сыром подвале, самом мрачном, какой подчиненные Грата только смогли найти в этом захолустье, и неспешно дозревали. А что с ними еще делать, спрашивается? Пряниками кормить? Тем более что на них у меня были свои планы.

Эта четверка и была той командой, которую Светлый послал для моей ликвидации. Те еще субчики, кстати. Крепкий мужик со шрамом на всю щеку — очевидно, воин. Когда их брали, он, хоть и был в тот момент без доспехов, сумел оказать сопротивление. До меча, правда, не дотянулся, но троих ранил, к счастью, несмертельно и еще одному сломал ногу. Рядом с ним широкоплечий, но худощавый парень — маг, правда, неопытный. Да и то, что магия исчезла, подействовало на него, как удар пыльным мешком из-за угла. Сопротивление он, правда, тоже оказал, но вялое и совершенно несерьезное. Следующей была девушка — высокая, пожалуй, всего на пару сантиметров ниже меня, белобрысая, очень худая. При ней, кроме оружия, обнаружились какие-то пахнущие аптекой банки-склянки и вдобавок целый набор таблеток, которые я сам и завозил в этот мир. Как они к ней попали? А хрен ее знает, лекарства, пусть и в ограниченном количестве, я экспортирую, и купить их не составляет труда — были бы деньги. Очень большие деньги, надо сказать. Это для своих у меня лечение доступное, а за границу — простите, нет. Так или иначе, скорее всего, это был их походный целитель. Ну и еще один парень, шустрый такой, с длинными руками и тонкими подвижными пальцами. Как ни удивительно, несмотря на дистрофичный вид, крайне опасный — ухитрился спрятать нож, да так, что его не обнаружили при обыске, а потом, серьезно порезав двоих конвоиров, едва не сбежал. Правда, сейчас у него прыти немного поубавилось — один из конвоиров все же сумел выстрелить ему вслед из арбалета, удачно прострелив парню ногу, а потом им на помощь подоспели еще несколько человек, основательно пересчитавших парню ребра и сломавших ему левую руку. Сидит теперь, руку ему зафиксировали в грубо сделанном лубке. Можно было и загипсовать, но местный лекарь, человек бережливый, делать это отказался — мол, этого умника, может статься, завтра повесят, и переводить на него гипс непозволительная роскошь.