Значительно позже я узнал, что в самый разгар спасательной операции старший механик решил убедиться, что в лодке никого не осталось. Он лично обошел все доступные незатопленные помещения, внимательно осмотрел закоулки машинного отделения, после чего продолжил наблюдение за выходом людей из лодки. Сам он покинул затопленную субмарину последним. Позже за эту операцию старший механик Киллен был награжден медалью.

Только когда мой катер пришвартовался в Ярмуте, выяснилось, что среди спасенных нет Питера Баннистера. Мне сказали, что нескольких человек подобрал другой корабль, и я успокоился, решив, что Питер и матрос, который все время был с ним, находятся именно там. Позже оказалось, что того матроса действительно подобрали, он рассказал, что долго плыл вместе с Питером, а когда их вытаскивали из воды, не сомневался, что Питер рядом. Но в последний момент он куда-то исчез, и долгие поиски ни к чему не привели. Известие о гибели Питера меня потрясло. Он был превосходным пловцом и, когда мы плавали рядом, казался полным сил. Он преодолел так много трудностей и погиб в самом конце, когда спасение было совсем близко!

В Ярмут мы прибыли в середине дня. На причале нас встретил лейтенант-коммандер Браун, который прилетел из штаба подводного флота в Лондоне, чтобы на месте выяснить детали происшествия. Оставшуюся часть дня мы отвечали на бесконечные вопросы и в промежутках наслаждались гостеприимством служащих военно-морской базы.

Вечером я вышел немного погулять. Моросил дождь, и в другое время я счел бы погоду совершенно неподходящей для прогулки. Но сейчас мягкий шорох дождевых капель, падающих на траву, казался мне сладкой и грустной музыкой. Жизнь казалась мне восхитительно прекрасной, и я поклялся впредь ценить ее во всех проявлениях и никогда не высказывать недовольства. Так мне довелось впервые почувствовать, какая это радость – быть живым.

В то же время я понимал, что в экстремальных обстоятельствах действовал совсем не так, как должен был вести себя настоящий офицер-подводник. Я снова и снова перебирал в памяти все события, последовавшие за столкновением, прикидывал, что должен был сделать. Меня терзали две мысли. Первая – как мне не хватило ума сообразить, что вода в пост управления поступает через вентиляционную систему. Вторая – я должен был перейти в машинное отделение вместе с остальными.

Следовало подумать и о будущем. Сначала я решил, что никогда в жизни близко не подойду к субмарине. Но со временем понял, что если напишу рапорт об уходе из подводного флота, то признаю свое полное поражение и больше не смогу себя уважать. Поэтому я решил остаться, если, конечно, мне позволят. Вспомнив о том, что лошадь, которая тебя сбросила, следует тут же оседлать снова, я принял решение попросить направить меня в боевой поход как можно быстрее.

В таком настроении меня застал Вингфилд. Он пришел ко мне незадолго до полуночи, поскольку до последней минуты оставался на месте столкновения. Мне показалось, что он постарел на десять лет, – таким хмурым и изможденным он выглядел. Он рассказал о гибели Тони Годдена и спросил о Питере. Я поведал ему все, что знал. Капитан сказал, что мы потеряли половину команды, – общее число погибших составляет двадцать два человека, из них два офицера.

На следующий день мы ответили еще на ряд вопросов, после чего получили двухнедельный отпуск, в середине которого нас вызвали в следственную комиссию в Чатеме. (Адмиралтейство не было склонно возложить вину за столкновение на Вингфилда. Очень скоро он получил под командование новую лодку и оставался командиром действующих субмарин до конца 1944 года, заработав орден «За боевые заслуги» и два креста «За выдающиеся заслуги».) А я после окончания отпуска явился на «Дельфин» в Госпорте и, в ответ на мою просьбу вернуться на море, получил приказ сменить Фредди Шервуда в должности торпедного офицера субмарины «Морской лев», базировавшейся в форте Блокхауз и действовавшей у побережья Франции. Ее командиром был небезызвестный бородач Бен Бриан.

«Морской лев» воевал с самого начала войны. Во время вторжения немцев в Норвегию лодки класса S понесли серьезные потери, сражаясь в заминированных узких проходах и на мелководьях Скагеррака.

Одним из самых замечательных людей на «Морском льве» был его старший механик Мэриотт – высокий мрачный мужчина, подводник старой школы, обладавший необыкновенно развитым сардоническим чувством юмора. В море он постоянно носил весьма своеобразный головной убор собственного изобретения. Это был продолговатый кусок картона, причудливо изогнутый и втиснутый в старый и грязный подшлемник, когда-то бывший нежно-голубым. Когда он шел через пост управления в машинное отделение в своем неизменном головном уборе и с невозмутимым выражением лица, на котором, казалось, жили только глаза, его вполне можно было принять за старого монаха, сошедшего со страниц Боккаччо и по недоразумению попавшего к нам в субмарину. В порту я часто приходил к механикам, чтобы послушать его захватывающие истории, рассказчиком он был великолепным. Я принял решение упомянуть о нем на страницах этой книги, потому что много месяцев спустя, просматривая журнал машинного отделения, я нашел там несколько стихотворений, написанных его твердой рукой на перепачканных маслом страницах. В частности, он в стихотворной форме поведал миру о судьбе лодок класса S в первые месяцы войны, причем сделал это значительно лучше, чем смогу сделать я.