– Русских не догонишь. Они тоже… Эволюционируют, однако.

– Опережающими темпами!

– Очень я боюсь, что выскочит какая-нибудь мелкая, но противная ерунда, – произнес директор, не меняя тона; Петя аж дернулся от неожиданности. – Например, слабая поджелудочная. Но мы вытянем ее на ферментах, а? За годик – вытянем?

Петя крепко взял директора за плечо.

– Дыши, Ваня, – сказал он мягко. – Все получилось. Выдохни уже, однако.

Директор послушался и выдохнул.

* * *

В питомнике стояла тишина, нарушаемая лишь негромкой возней в вольере. Здесь словно затаилось все живое, не допущенное согласно регламенту помогать таинству рождения. Не только люди, даже собаки попрятались.

«Питомник» звучит гордо, а на самом деле в нем редко содержится больше четырех-пяти мамонтов, по причине сугубо экономической; они, конечно, не такие прожорливые, как слоны, но все равно кормить замучаешься. Иногда пригоняют с дюжину на плановый стационарный ветосмотр или замену снаряжения. Основное стадо пасется себе в тундре вокруг учебного стойбища. Девушки-«няньки», будущие матери, присматривают за мелюзгой, «бабушки» – за «няньками», старший лидер Домкрат – за всеми, а каюры верхом на своих основных тренируют молодняк. Комплексная рабочая бригада «Звезда Чукотки» вообще незнамо где. Она может что-то строить или ломать километров за пятьсот от стойбища; эти ребята постоянно в аренде и давно забыли, как родной питомник выглядит.

Питомник – кусок земли, обнесенный хилым сетчатым заборчиком, внутри разбитый на сектора такой же легкомысленной оградой. Мамонтов охранять незачем, они сами кого хочешь охранять могут, а если вздумают погулять, их остановит только капитальная железобетонная стена. И собаки в питомнике вовсе не ради облаивания непрошеных гостей. Просто живут они тут, это легкий скоростной транспорт, две упряжки. А смысл забора, чтобы показать: ты сюда не ходи. Так обозначаются границы территории. Животное твердо знает: внутри границ никто его не побеспокоит. Тут можно совсем расслабиться и полноценно отдохнуть. Здесь безопасная зона.

Еще в питомнике есть крытые вольеры, защищенные от непогоды с трех сторон, с тепловыми пушками, освещением и водопроводом. Туда загоняют животных для обследования, лечения или всяких деликатных процедур, вот как нынче с Арктикой. Вольер – первый дом новорожденных, где они могут прятаться от непогоды и заодно привыкать к такой принципиально чуждой мамонту концепции, как жилище. И лет через двадцать, когда им придется возводить дома, у них не будет вопроса, а зачем эти глупости. Напротив, мамонт всегда рад что-нибудь построить, как строил в детстве из кубиков и дощечек.

В простой дикой жизни мамонтенок сразу попадал под опеку «нянек», и уже через считаные дни пытался участвовать в играх молодняка, откуда его деликатно гоняли. С одомашненными все не так, они в стаде окажутся не раньше, чем через месяц, а пока – импринтинг и еще раз импринтинг. Пусть учатся любить человека и смотрят, на что похожа человеческая жизнь, какая она увлекательная и как здорово в ней участвовать.

Кажется, так было всегда, и о чем тут рассуждать – очевидно же; а ведь до семидесятых годов ничего подобного не делали. К середине двадцатого века устоялось мнение простое, как мычание: растить и обучать мамонтов под набор задач для лошади, только очень сильной лошади, и не более того. А уж очеловечивать этих волосатых слонов никто и не думал. Зато главный зооинженер чукотского «опытного племенного хозяйства» – тот самый белый шаман, – еще как думал, и мысли свои записывал. Он рано и нелепо погиб на работе, но его наследник по прозвищу «дедушка Умкы» и его ученик Петя Омрын довели идеи шамана до повсеместного внедрения.

Думаете, это было просто?

Думаете, много удовольствия летать аж в Москву и там объяснять бюрократам от науки, чинушам от сельского хозяйства и замшелым пням от образования, чего ради они должны разрешить новые методики каким-то нелепым чукчам, которые разводят на краю земли волосатых слонов?

Дедушка Умкы не нарочно прыгал через голову местного начальства, оно само футболило его в столицу, надеясь, что там этот беспокойный изобретатель рано или поздно сложит буйну голову. Каждая поездка обходилась дедушке Умкы в километр нервов. Даже когда он стал знатным животноводом и кавалером ордена Трудового Красного Знамени.

По возвращении в питомник дедушка с горя принимал на грудь пару стаканов огненной воды. Объяснял юному сыну Ивану, что тот один его надежда и опора во дни сомнений и тягостных раздумий. Пете Омрыну сообщал, что тот дурак, однако, но чего взять с ветеринара, сойдет и такой. Потом хватал оглоблю, садился на своего любимца Домкрата и давай рассекать по поселку, размахивая импровизированным копьем и оглашая улицу боевым кличем:

– Эй, поберегись, однако! Я вышел на тропу войны, скоро гробы подорожают!

Встречным русским он орал «Понаехали тут!» и почему-то «Янки гоу хоум!»

Умница Домкрат на каждом углу подавал звуковой сигнал «внимание, негабаритный транспорт».

Следом за Домкратом ехал милицейский «УАЗ», демонстрируя, как органы правопорядка держат руку на пульсе событий. Ну и вообще в случае чего мы сделаем что-нибудь. Честно говоря, сами не знаем что, но мы уже заранее на месте происшествия и готовы хотя бы составить протокол. И помешаем несознательным русским налить добавки нашему знатному животноводу и орденоносному герою трудового фронта. Ему сейчас еще стакан – и в натуре тушите свет, сливайте воду, рубите мебель на гробы. Вся надежда на мамонта: тот хотя бы с виду трезвый.

Народ быстро привык к дедушкиным чудачествам и перестал на них реагировать, но однажды за милицией случайно пристроилась машина «Скорой помощи», а ее догнал грузовик с крышкой гроба в кузове. Навстречу как нарочно шел рабочий автобус. Водитель автобуса остановился: испугался, что от хохота сейчас врежется. Нескольких пассажиров вынесли на руках и положили в сугроб отдышаться, у них была форменная истерика. Чукчи заводной народ, они легко возбуждаются и потом не могут успокоиться. А тут гляди, какой цирк нарисовался, ну чистая умора, смотри взаправду не помри.

Да, а которые на похороны ехали, они когда увидали бьющийся в конвульсиях автобус, сначала не очень поняли, с чего бы это. Им-то было совсем не весело. Потом они в кузове привстали, глянули вперед, а там картина: старый чукча с копьем на мамонте, за ним менты, за ментами «скорая», а следом мы с гробом… Короче, грузовик тоже затормозил. Минут пятнадцать они слезы утирали, не могли с места сдвинуться.

А дедушке на самом деле не до смеха было, он так черные мысли из себя изгонял…

Но ведь добился своего этот вполне рядовой зооинженер, прозванный «дедушкой» еще в молодости за куцую бороденку и привычку ее оглаживать с таким глубокомысленным видом, словно он и вправду дед. Борода еще поседеть не успела, а дедушка Умкы развернул все отечественное мамонтоводство в правильном направлении.

Якуты поначалу бурчали, что не столько развернул, сколько нагнул. Мол, почувствуйте разницу, якутский мамонт – танк с хвостиком, а чукотский – игрушка, методики несовместимы. И зачем все так усложнять; и нечего изображать психологов на ровном месте; и у вас там явный перебор с телячьими нежностями; и вообще не надо нам этого. Но бурчали они больше от ревности. Якуты соображают дай бог всякому, просто у них масштаб специфический, все громадное, даже элементарная ездовая собака в полтора раза больше чукотской. Ничего, присмотрелись, осознали, и давай кататься на Чукотку целыми делегациями, да еще с подарками, опыт перенимать.