* * *

— Тхаен[145]…

Раненый ничего не ответил, он смотрел на допрашивающего своими черными как маслины глазами и казалось, готов был съесть их живьем…

Грохнул выстрел, на щеке снайпера появились кровавые брызги, кровь и мозги брызнули в дорожную пыль…

* * *

Николай не вмешивался в это во все — разборки палестинцев, ливанцев, сирийцев. Двумя штык-ножами он копал могилу для веселого, балагуристого одессита, капитана Советской армии Савицкого, нашедшего свою смерть в далекой, безумной стране.

Земля была сухой, каменистой, словно утоптанной тысячами поколений людей, которые за несколько тысяч лет до появления Иисуса Христа попирали ногами эту землю. Он разрыхлял ее кинжалами, затем выгребал то, что удалось наковырять трофейной каской. Получалось медленно, но иного выхода не было.

Он содрал все ногти, содрал кожу на пальцах, ему было больно — но он копал и копал, с остервенением и яростью, оставляя в ливанской земле частичку и своей крови, словно это могло помочь тому, кто лежал рядом…

К русскому никто не подходил. Арабы — очень серьезно относятся к смерти и к ритуалу прощания с умершим, ибо расстояние между жизнью и смертью здесь — меньше чем где бы то ни было. Арабы хоронили своих мертвых — их надо было похоронить до рассвета — а Николай копал яму своему другу, перебирая про себя все ругательства, какие только знал…

Он выкопал яму во весь рост и около полуметра глубиной и понял, что больше ему не осилить. Накрыв лицо покойного палестинской кашидой, он перенес его в выкопанную яму и сложил руки на груди. Мусульманский обряд похорон требовал положить покойника на бок — о Николай не стал ему следовать. Вместо этого — он выщелкал в могилу магазин патронов и вложил в руки покойного его пистолет.

— Прости, братишка… — сказал он, надеясь, что тот — хоть на том свете услышит его.

Вот и еще один ушел. Знать бы только — за что. Нет, не так — почему.

Он зарыл яму каской и притрамбовал землю. Ставить какой-то памятник и писать что-то на нем — не стал, потому что не имел права. В сущности — он сделал для своего друга все, что мог и даже чуть больше. Правила выполнения разведзаданий вполне позволяли его бросить, и двигаться дальше. Заботься не о мертвых — заботься о живых…

— Рафик…

Самир стоял за спиной.

— Может, сделаем салют?

— Не надо салюта… Не надо.

— У нас боеспособны четверо, у товарищей — пятеро. Трое тяжелораненых.

Солдаты на бронетранспортере — оказались солдатами сирийской армии, отправленными им вдогонку в помощь. Кому-то в Дамаске пришло в голову прикрыть группу, жаль, что слишком поздно. Им самим — ничего о прикрытии не сообщили… впрочем, обычный армейский бардак. И если бы не этот злосчастный БТР — так бы все и сгорели…

— Кто это был?

Самел помедлил.

— Говори.

— Палестинцы…

— Палестинцы?

Самир достал зажигалку, сигареты, прикурил.

— Палестинцы бывают разные, рафик. Знаешь, откуда эти? Это люди Абу Нидаля. Другие палестинцы приговорили их к смерти, Абу Нидаль пытался убить самого Ясира Арафата. Он и генерала Асада пытался убить…

— Почему?

— Потому что он убийца. Он взорвал семью родного брата[146], когда заподозрил в предательстве. Палестинский народ не признает его своим, ни один народ не признает его своим. У него нет чести, нет совести, нет веры. Если Абу Нидаль знает о том, где мы — нам конец, рафик. Мы не выйдем из Ливана живыми.

Николай поднялся. Забросил на плечо ремень винтовки.

— Это он не уйдет из Ливана живым. Четверо, говоришь…

— Так точно.

— Отправь их назад. Я пойду один.

— Рафик, тебе нечего делать в Ливане одному.

Николай посмотрел на Самира — и Самиру, видевшему всякое — стало не по себе.

— Как ты думаешь, откуда они узнали? Почему нас поджидали именно здесь? Кто-то предал нас. Ты уверен в каждом? Ты знаешь, что они думают?

— В таком случае — мы пойдем вдвоем — сказал сириец.

— А что я знаю о тебе?

Сириец не отвел взгляда.

— Если бы я не предупредил — ты бы сгорел. Если не веришь — на.

Николай посмотрел на обшарпанный пистолет.

— Ты сам говорил, что если этот… хрен духовский найдет нас — нам конец.

— У меня к нему счет не меньше чем у тебя. Жизнь каждому — отмерена Аллахом, ни больше, ни меньше…

Николай кивнул.

— Ты плохой коммунист. Полный предрассудков. Как нам найти машину?

— Тут неподалеку есть автомобильная свалка. Разбирают краденые машины, самая большая свалка на Востоке. Если там нам не удастся найти машину — я и в самом деле не коммунист.

— Жайед[147]. Отправь остальных домой…

Бейрут — стоит на побережье, отрезанный горами от остального континента, и все дороги — идут либо параллельно берегу, по узкой полоске суши, либо поперек. Поперек — значит, в долину Бекаа, в одно из самых опасных мест на земле.[148] Для того, чтобы попасть в город — нужно пройти перевал, на котором всегда блок-посты, потом уже спуститься в сам город…

Машина была американской — Шевроле Каприс универсал, разлапистой, огромной, с басящим двигателем и таким удобным багажным отсеком, что в ней можно было жить. Ее собрали на свалке из нескольких машин, ехала она довольно сносно, даже с двигателем от Олдсмобиля. Правда, дымила и рокотала довольно сильно — первое, что повреждалось на этих дорогах, это глушитель, и всем на это было плевать…

Дорога в город — проходила по некогда живописнейшим местам, где были туристические стоянки, автобусные остановки и небольшие ресторанчики — забегаловки. Потом — здесь появились артиллерийские и снайперские позиции — город был как на ладони, очень удобно обстреливать. Обороняющиеся в городе — перепахали горы Градом, артиллерийскими снарядами, а израильтяне еще и бомбами. Здесь, в этом лабиринте разбитых в щепу деревьев, развалин строений, полуразрушенных окопов — и было лучшее место для встречи с людьми из города…