– Сомелье никогда не превращается в токаря, Мохи. Но, августейший Йоки! Мы и вправду испытываем смущение перед вами.

Далее мы обменялись пристальными взглядами, и Его Высочество спросил, не знают ли они, есть ли люди с эталонной анатомией среди его посетителей.

– С эталонной анатомией нет ни одного!

– И почему король Йоки решил задать этот вопрос? – спросил Баббаланья.

Тогда прозвучал следующий рассказ.

Во время последнего периода своего господства, казавшегося погружением в свою слепую любовь, почтенный предшественник короля Йоки был очень расположен к старому поседевшему шимпанзе, однажды найденному размышляющим в лесу. Розоко было его имя. Он был очень серьёзным и почтенным на вид, большим философом. Все мудрёные и сложные вещи были ему знакомы; в своё время он раскусил множество неразгрызанных орехов. И так полюбился Розоко с его мизантропией Тимона, что потребовалось множество подарков и мягких уговоров, чтобы побудить его оставить свой мшистый склон и мизантропическую пещеру ради шумного осуждающего недовольства.

Но вскоре продвинутый на высшие должности и сделавшийся королевским фаворитом лесной мудрец забыл свои леса и любовью за любовь отплатил за нежность короля. Они воистину стали горячими друзьями, обедали и пили вместе, дрожащие иссушенные губы долго растягивали над отрезвляющими бокалами, сравнивали все свои прошлые опыты и обсуждали те скрытые темы, о которых любит распространяться восьмидесятилетний человек.

Когда огни и бунты молодости проходят и Марди предстаёт в более истинном свете, тогда мы любим думать, а не действовать, и настоящее кажется более несущественным, чем прошлое, – тогда мы ищем седые бороды, как и у нас самих, и ведём беседу о параличах, катафалках, саванах и могилах, назначаем себе гробовщиков; наши мантии обёртываются вокруг нас, как саваны; и каждую ночь мы ложимся, чтобы умереть. Затем великий всемирный пузырь взрывается; тогда облака Жизни кажутся убранными, обнажая небеса перед нашими напряжёнными глазами; тогда мы молимся и бормочем отцам нашим и в дрожащих ударах кричим: «Оро! Будь милосерден».

Так произошло и с этим монархом и Розоко.

Но не всегда они были такими. Яркими, весёлыми утрами они совершали медленные, бесцельные прогулки в лесах, размахивая при ходьбе неуклюжей палкой ручной работы самого Шимпанзе. Уравновешенный Розоко был лесоводом-дилетантом, любителем тростника. И действительно, тростники наконец стали его хобби. Став наполовину безумным с возрастом, он иногда обхватывал ногами посох и благородно выезжал верхом за границу владений, чтобы подышать целительным вечерним воздухом, время от времени полагая это более подходящим упражнением, чем ходьба. В это дело он скоро вовлёк своего друга-короля, и они часто гарцевали рядом или же, утомившись от сёдел, спешивались и делали паузу для размышлений на обессиленных пальмах, упавших на дорогу. Их мистические круги были просчитаны, и для каждого круга имелся год в их собственных календарях.

Поскольку монарх оказался очень преданным Шимпанзе, то в нужное время, вызвав своих подданных, искренне повелел им, что после смерти он и его верный друг должны быть похоронены в одной могиле.

Случилось так, что монарх умер; и Бедный Розоко тотчас же впал в детство, о чём возопила большая часть недругов: никто не спал той ночью в Хоолоомоолоо. Он никак не хотел оставлять тело и, наконец, трижды медленно обойдя вокруг него, улёгся рядом с ним, тесно прижался и тихо умер.

Припомнили предписания короля, и один склеп получил их обоих.

Луна следовала за луной, и, раздражённые насмешками и колкостями, жители острова очень огорчились оттого, что подлый бабуин должен делить саван с их покойным господином, хотя они же сами наскоро похоронили старого Аенаса возле своего Агатеса.

Они твёрдо решили устроить другое захоронение в виде высокой пирамиды из камней и унести туда те останки, которые они почитали.

Но при эксгумации возникло печальное недоразумение. В высшей степени Савл и Джонатан даже во прахе оставались такими же неразлучными верными друзьями. Настолько переплелись останки обоих – подвздошная и локтевая кости, кисть и запястье и тому подобные соответствующие части, как литературные наследия Бомонта и Флетчера, и где кто был кем, никто не мог сказать. Поэтому они воздержались от дальнейших действий: какой бы высокий памятник они ни возвели, он мог бы оказаться посвящённым обезьяне, а не королю.

Таково было повествование, которое мой господин Медиа выслушал в величественной тишине. Но в изысканной фразе, как и приличествовало ему, Баббаланья, держа тюрбан в руке, сказал так:

– Беспокойство моё – весьма чрезвычайное, король Йоки, из-за сложности, с которой столкнулся ваш остров. Не умаляет моего горя, что я сам не тот человек, который может положить этому конец. Я могу лишь сокрушаться, что эталонное телосложение теперь встречается не столь часто, как это, конечно же, должно быть и когда на его пример имеется большой спрос. Когда в последний, в последний день все миллионы благородных и простых душ будут громко кричать из-за потерянных скелетов, тогда спорящие претенденты должны будут восстать из-за одного бедного, кариозного позвоночника, и мы, преданные, будем ссориться над нашими собственными костями.

Тогда вошли карлики стюарды и мажордомы, вознеся вверх сплетённые искривлённые рога, полые выгнутые трубы, соединённые вместе, и объявили об обеде.

Не испытывая, однако, желания обедать с искалеченными мардианами, Король Медиа всё же не решился уходить. А Баббаланья, напомнив старую пословицу: «Ударь меня в лицо, но не отказывайся от моего ямса», побудил его пожертвовать собственной привередливостью.

Поэтому под расцветшим роговым горном совет и компания продолжали двигаться к банкетному залу.

В центре его находился длинный, вывернутый ствол дикого баньяна, похожий на огромную многоножку, ползущую на своей сотне веток, отпиленных на высоту ноги. На этом столе были уложены тыквы с кривым горлом, уродливые калабасы и бесформенные миски, вырезанные из сучковатых деревьев. Первым блюдом был суп из креветок, поданный в больших створчатых раковинах; на второе – омары, каракатица, крабы, моллюски, речные раки; на третье – горбатые корни колоказии, бананы с витыми концами, подобными неисправимым хвостам упрямых свиней; и на десерт – дыни кривой формы, огромные, как головы идиотов, явно страдающих от водянки мозга. Теперь эти продукты рекомендовались к благосклонному употреблению всеми гостями; не только из-за деликатности их аромата, но и из-за их симметрии.

И в паузах между блюдами мы скучали от советов и восхищались множеством искусных изделий: кривоногими табуретами из мангрового дерева, зигзагообразными костяными рапирами, повязками из позвонков серого дельфина, диковинными глубокими блюдами из панциря водяной черепахи и кубками из черепов бабуинов.

Банкет закончился, со многими извинениями мы ушли.

Возвращаясь к берегу, мы прошли местность, где карлики трудились на грядках ямса, сгребая в кучу землю вокруг его корней или сдвигая её назад, как это делают собаки.

Когда всё было готово, камердинер Йоки, вооружённый трезубцем карлик, устроил нам великолепный старт, давая каждому каноэ энергичный тройной толчок, крича: «Плывите подальше, монстры!»

И при этом нужно отметить, что как раз перед погрузкой Ви-Ви высмотрел любопытный камень, который, будучи перевёрнутым, оказался свернувшейся змеёй.

Глава LXXI

Книга из «Размышлений старого Бардианны»

– Теперь, – сказал Баббаланья, закуривая свой тромбон, когда мы отплыли от острова, – кто же тогда монстры – мы или калеки?

– Ты сам – монстр, если задаёшь такой вопрос, – сказал Мохи.

– Итак, калека – я, хотя, старец, и не по той причине, о которой вы упоминаете. Но я такой, какой я есть; отвратительный или солидный, зависит от того, кто судит. Нет никакого высшего стандарта, на основе которого можно судить нас самих. «Наши главные инстинкты – предубеждения, – говорит Алла-Малолла. – Наши основные аксиомы и постулаты совсем не безошибочны». «Относительно вселенной человечество – всего лишь секта, – говорит Дилоро, – и первичны принципы, но не догмы. Какая этика преобладает в Плеядах? У каких вещей есть синоды, установленные декретом в созвездии Стрельца?»

– Не бери в голову своих старых авторов, – сказал Медиа. – Смирись с калеками, превзойди их.

– Но я делюсь