Категория истинной, «актуальной» бесконечности (infinitum actu) у Спинозы лишена всякой количественной определенности. Такая бесконечность характеризует определенное качество вещей[699]: бесконечная вещь — та, которая не встречает никаких препятствий в осуществлении своей природы. Поскольку интеллект и движение принимают все формы, которые им позволяет принять их природа, не встречая никакого ограничения (determinatio), Спиноза определяет их как бесконечные в своем роде вещи. Конечные вещи всегда так или иначе ограничены в своих действиях: стремясь осуществить то, что заложено в ее природе, конечная вещь неминуемо встречается с бесчисленными препятствиями со стороны других конечных вещей. Поэтому всякая конечная вещь несовершенна.

Совершенство—вот характерный внешний признак, по которому можно узнать бесконечное. В [СМ 2 ср3] Спиноза определяет бесконечность как «высшее совершенство» (summa perfectio) вещи. В [Ер 4] он пишет, что всякий атрибут субстанции является «бесконечным, или предельно совершенным, в своем роде», а в [KV 1 ср9] говорит о «бесконечном, или совершеннейшем, удовольствии», проистекающем от знания истины.

Уяснение спинозовского понимания бесконечного затрудняется, однако, тем, что слово «infinitum» довольно часто употребляется Спинозой в значении «бесчисленное». К примеру, в [Ер 60] говорится, что круг может рассматриваться как состоящий из бесчисленных прямоугольников (ex infinitis rectangulis). Прямоугольник, разумеется, вещь конечная, поэтому прилагательное «infinitus» характеризует тут не его сущность; оно показывает, что количество прямоугольников, которые могут быть вписаны в круг, «превосходит всякое число», иначе говоря, является неопределенным.

Гегель нарек численную бесконечность «скверной, дурной» — sch1echte Unendlichkeit, — заявив, что она не имеет ничего общего с истинной, актуальной бесконечностью. Стоит задуматься, однако, как иначе могла бы проявляться актуальная бесконечность в мире своих конечных модусов?

В этой теореме слово «infinitum» тоже употребляется в своем общепринятом значении, в значении неопределенного множества. Спиноза не принял предложение Декарта закрепить это значение за категорией indefinitum (неопределенное). К последней Спиноза относит только те вещи, которые, хотя и «превосходят всякое число», являются, тем не менее, конечными и потому «могут мыслиться большими или меньшими» [Ер 12]. A infinitum Спинозы — выражает эта категория актуальную бесконечность или простую бесчисленность вещей, — ни в коем случае не может мыслиться большим или меньшим.

Джоуким, Вульф и Клайн полагают, что слово «infinitum» в выражении «infinita infinitis modis» и в тех местах, где говорится, что субстанция «absoluta infinita attributa habeat» (имеет абсолютно бесчисленные атрибуты), употребляется в значении «все без исключения», «абсолютно все», а не в «скверном» значении неопределенного множества. В данном случае, пишет Клайн, Спиноза пользуется словом «infinitum» как «более выразительной формой omnia»[700].

Клайн, разумеется, прав насчет того, что бесконечность охватывает все, однако ведь слово «omnia» (все) может равным образом относиться к бесчисленным вещам и к какому-то ограниченному кругу вещей. Спрашивается все-таки, допускает ли Спиноза, что модусы или атрибуты субстанции существуют в ограниченном количестве? Нет. Он недвусмысленно заявлял:

Абсолютно бесконечная вещь обладает бесчисленными атрибутами и бесчисленными модусами в каждом из атрибутов. Ее действия не могут ограничиваться определенным числом. Что, в конце концов, «скверного» в этой бесчисленности? Да, infinitas-совершенство и infinitas-бесчисленность суть разные логические определения, относящиеся к разным слоям сущего, однако эти категории ближайшим образом связаны. Для Спинозы бесчисленность атрибутов и модусов — это проявление абсолютной бесконечности и совершенства субстанции.

§ 12. Вечность

В оригинальном и возвышенном учении Спинозы о вечности логика сливается с этикой. Можно сказать, логика здесь излучает этику. Истинное знание, согласно Спинозе, есть знание вещей «под формой вечности», и человек, приобретая это знание, делает свой дух вечным. В этом заключается для него «наивысшее благо и добродетель».

Первое определение вечности мы находим в [СМ 1 ср4]: вечность — это «атрибут, под которым мы понимаем бесконечное существование Бога»[701]. Как мы видим, категория вечности синтетична: она происходит из соединения категорий существования и бесконечности.

Отношение данной вещи к иным вещам может мыслиться sub specie aeternitatis (под формой вечности) — в категориях причины и действия, либо sub specie durationis (под формой длительности) — в категориях времени, числа, меры. В первом случае существование вещи представляется действием внутренней причины и проявлением сущности вещи; во втором случае дух воспринимает существование вещей со стороны его продолжительности. Спиноза определяет длительность как «неопределенную продолжительность существования (indefinita existendi continuatio)» [Eth2 df5] или, иначе, как «существование, поскольку оно понимается абстрактно и как некоторый вид количества» [Eth2 pr45 sch].

Эти две логические формы далеко не равноправны: под формой вечности вещь всегда воспринимается адекватно и только адекватно; напротив, о длительности вещей дух может иметь только очень неадекватное знание. Кроме того, вечность (бесконечное существование) «не может объясняться посредством длительности или времени, хотя бы длительность понималась как лишенная начала и конца» [Eth1 df8 ex]; длительность же, напротив, следует мыслить под формой вечности, чтобы понять ее истинную природу.

Логическое неравноправие категорий вечности и длительности объясняется тем, что в реальности «длительность… проистекает от вечных вещей» [Ер 12]. Поэтому Спиноза считает правомерным мыслить длительность под формой вечности и вместе с тем противополагать категории длительности и вечности. Длительность вещей ни в коем случае не произвольна, она непосредственно зависит от вечного порядка и последовательности причин в природе, и если бы дух был в состоянии охватить мыслью всю эту бесконечную последовательность, длительность существования всех вещей тоже оказалась бы для него понятной.