– А если ты мне скажешь немного больше?

– Позже. Из всех этих фактов вырисовывается метод, – я поколебался, потом продолжал, уточняя вслух собственные мысли: – что-то вроде сверхметода, который преступник оттачивает с помощью других убийц…

– Ничего не понимаю, – сказал Свендсен, – но звучит интригующе.

– Как только приеду в Париж, я тебе объясню все.

– Договорились, старик.

Я снова погрузился в свое досье, стараясь еще раз найти ускользнувшие от внимания факты и совпадения.

Колокола в монастыре прозвонили одиннадцать, когда я оторвался от своих записей. Я не заметил, как пролетело время. Час завтрака бенедиктинок. Подходящий момент, чтобы исчезнуть, – никакого риска встретить Манон, которая питалась вместе с сестрами. Я натянул на себя несколько джемперов, сверху надел плащ.

Я быстро шел по галерее, когда услышал оклик:

– Привет.

У подножия колонны сидела Манон, закутанная в стеганую парку. Костюм завершали вязаная шапка и шарф. Я с трудом сглотнул – в горле внезапно пересохло.

– Может, ты мне объяснишь?

– Что ты имеешь в виду?

– Где ты пропадаешь целыми днями со времени своего приезда.

Я подошел к ней. На ее лице трепетали розовые краски. От холода на щеках появился нежный румянец.

– Я должен перед тобой отчитываться?

Она подняла в воздух обе ладони, как будто моя агрессивность была направленным на нее оружием:

– Нет, но не питай иллюзий. Никто здесь свободно не разгуливает.

– Это ты так думаешь, и тебя это устраивает.

Она выпрямилась, не отстраняясь от спинки скамьи. Линия ее затылка была совершенна – реванш за все согбенные плечи, все толстые шеи вселенной.

Она спросила с улыбкой:

– Ты не мог бы пояснить свою мысль?

Я неподвижно стоял перед ней, расставив ноги и напрягая тело. Карикатура на полицейского, прикидывающегося бандитом. Но я все еще ощущал сухость в горле и лишь со второй попытки смог выговорить:

– Эта ситуация тебя устраивает. Оставаться здесь, прятаться в этом монастыре. В то время как во Франции ведется расследование убийства твоей матери.

– Ты хочешь сказать, что я убегаю от полицейских?

– Может быть, ты бежишь от правды.

– У меня нет впечатления, что где-то мелькнула истина, и я ничем не смогу помочь.

– Значит, ты не хочешь знать, кто убил твою мать?

– Ты же этим занимаешься, не правда ли?

Чем справедливее были ее ответы, тем сильнее во мне поднималось раздражение. У нее на лице застыла усмешка, и оно показалось мне некрасивым. Две горькие складки пролегли по щекам, делая ее жестче и старше.

– Ты действительно маленькая глупая студентка.

– Очень мило.

– У тебя нет никакого представления о том, что происходит на самом деле?

– Благодаря тебе. Ты мне не сказал и четверти того, что знаешь.

– Для твоей же пользы! Мы все стараемся тебя защитить! – Я ударил себя по лбу. – У тебя что, в голове ничего нет?

Она больше не усмехалась. Щеки у нее покраснели. Она открыла было рот, чтобы ответить мне в том же тоне, но внезапно передумала и спросила тихим голосом:

– Ты, часом, не пытаешься меня охмурить?

Ее вопрос застал меня врасплох. Воцарилось молчание, потом я расхохотался:

– Но ведь мне это удается?

– Совсем неплохо.

Краков – это особый мир, со своим колоритом, огнями, со своими сочетаниями материалов. Некая вселенная, столь же логичная и характерная, как мир художника. Педантично точные тона Гогена, светотени Рембрандта… Мир в красках земли, грязи, кирпича, в котором опавшие листья, казалось, перекликались с кровавыми тонами кровель и почерневшими от въевшейся копоти стенами.

Манон взяла меня под руку. Мы шли молча, почти бежали. На Главной рыночной площади мы замедлили шаг рядом с желто-красными торговыми рядами «Сукеннице» – жемчужиной Ренессанса. Кружились голуби, шквалами налетал холодный ветер. В воздухе царило тревожное ожидание, готовое взорваться напряжение.

Я украдкой посматривал на профиль Манон. Под округло ниспадающей прядью волос изумительный, совершенной формы нос загадочным образом сохранял связь с детством. А также с миром моря. Маленький камешек, отполированный вековыми прибоями. И эти постоянно приподнятые в удивлении брови, казалось задающие вопросы миру, чтобы столкнуть его со своей правдой. Действительность говорила об этом слишком много или недостаточно…

Мы снова ускорили шаг. Я больше не обращал внимания на указатели, которые заметил накануне. Мы шли по улицам и аллеям наудачу. Здесь на нас могли напасть в любой момент, но я не беспокоился, потому что Манон могла выйти из монастыря, только если один или несколько ангелов-хранителей следовали за нами на значительном расстоянии. Я их не искал, но знал, что они здесь, присматривают за нами. Римский воротничок, накачанные мышцы…

Теперь мы разговаривали на ходу, словно хотели наверстать упущенное – потерянные по моей вине дни. Это возбуждение созвучно ускорившемуся бегу времени, потому что время остановилось. Последовательный ход минут для нас прекратился. Точнее, впечатление было такое, будто повторяется один и тот же момент, с каждым разом все более насыщенный, более глубокий. Словно элементарная частица достигла скорости света и начинала раздуваться, накапливать энергию, не в силах преодолеть световой барьер. Мы достигли этой крайней точки. Нараставшее в нас опьянение не давало нам перейти некую границу несказанного счастья. Манон забросала меня вопросами:

– Ты любишь детективные романы?

– Нет.

– Почему?

– Слова меркнут перед действительностью.

– А компьютерные игры?

Мое знакомство с подобными развлечениями ограничивалось приобщением к следственному делу дисков с ворованными программами, найденных у убитого гомосексуалиста. Благодаря этой ниточке мы смогли подобраться к его сообщнику-любовнику, оказавшемуся убийцей. Я сочинял ответ, который мне казался забавным.

– Ты куришь травку?

Каковы бы ни были вопросы Манон, я старался отвечать остроумно, легко и дружески. Я пытался не быть, как обычно, серьезным, но знал, что все усилия тщетны. Я не создан для беззаботности. Но Манон была жизнерадостна за двоих, и эта прогулка, казалось, развлекала ее больше, чем мое присутствие и все, что я мог сказать.

Мы остановились на вершине холма перед замком Вавель. Перед нами лежала Висла, темная, неподвижная река, ставшая жертвой своей полноводности. Было ощущение, что вам открылся тот природный материал, из которого был изваян весь город.