Они вышли и парами-тройками поплелись в центр, щурясь на солнце и обходя стороной туристов, заполонивших Вест-Энд.

– Не знаю, не знаю, – стонал Алек. Он предпочитал выпивать в районах, где расстояние между пабами составляло как максимум несколько шагов.

– Беспокоиться не о чем, Алексис, – сказал Терри, сжимая Лизино плечико. – Мой старинный друг Уильям (Бизнес) Биррелл устроит нам наигостеприимнейший приём в своей маленькой пивнушке. – И, повернувшись к Рэбу, добавил: – Не так ли, Роберто?

– Так… так… – устало ответил Рэб.

Он пытался кое-что объяснить Шарлин, так чтобы не показаться ей высокомерным ослом. Прошлая ночь – это какой-то кошмар. Девочка решила, что он соцработник, тогда как он хотел только перепихнуться… ну, любви и романтики ему, конечно, тоже хотелось, но итогом всего должен быть акт. Это существенный момент. А прошлой ночью, когда они делали всё, кроме совокупления, она плела что-то о презервативах, пока не раскрылась отвратительная правда. Но справилась она отлично, он вписался за неё, и теперь они были ещё более близки. Даже Лизе он теперь нравился.

– Долго ждать не придётся, Рэб, – сказала ему Шарлин.

– Послушай, я просто хочу быть с тобой. Давай не будем париться и по ходу дела решим, что и когда будет лучше сделать. Я никуда не тороплюсь, – сказал Рэб, подивившись, как благородно это прозвучало и насколько искренне он это прочувствовал.

Пиздец, влюбился, подумал Рэб. Вышел бухнуть в надежде кому-нибудь приладить и на тебе – влюбился. И чувствовал он себя как безрассудный молодой бог.

Даже из Вест-Энда, поддатый и без очков, Алек видел платформу для мойки окон на фасаде отеля «Балморал». Когда они подошли поближе, прежде чем свернуть в сторону Джордж-стрит, Терри взглянул наверх и вздрогнул. Он больше не сможет туда подняться. Слишком высоко. Слишком легко упасть.

Дрочилово

Франклин не спал всю ночь, не мог успокоиться. Живот крутило, о сне не было и речи. Про себя он кричал: в пизду сучку ебанутую, мне-то что? А минуту спустя уже нервно названивал по клубам и ночным барам, ходил проверять её номер.

Чисто для релаксации он попробывал подрочить под порноканал. Пребывая в таком тревожном состоянии, он жутко долго не мог кончить, а когда пульнул, почувствовал себя больным и опустошённым. Тут он вспомнил: боже мой, грёбаный бумажник! Грёбаные карточки! Отметив разницу во времени с Нью-Йорком, он набрал несколько номеров, чтобы аннулировать их. Ответа приходилось ждать годами. К тому времени, как он дозвонился, гондоны, что его обчистили, уже успели накупить товаров на сумму около двух тысяч фунтов.

В итоге он провалился в нездоровую дремоту. Когда он проснулся, не сразу вспомнив, где находится, было уже за полдень. Отчаяние обернулось юмором висельника. Всё пропало, сказал он себе. Всё кончено.

Сбегать накануне концерта, раньше она никогда себе такого не позволяла.

Всё кончено.

Он вспомнил Тейлора.

Франклин собрался на выход. Да пошла она на хуй. Если ей можно, значит, можно и ему. Он выпьет по рюмочке в каждом баре, который попадётся ему на пути в этой богом забытой дыре.

18.30

Британия. Нет, это Англия. Это значит не Шотландия. Нет и не было никакой Британии. Это всё афера пиарщиков, обслуживающих империю. Теперь мы обслуживаем сразу несколько империй, они-то и решат, кто мы есть. Европа, или пятьдесят первый штат, или Атлантические острова, или ещё какое дерьмо. Всё это пиздёж голимый.

На самом деле всегда были Шотландия, Ирландия, Англия и Уэльс. С борта. На борт. Рейс на Шотландию. Всего-то час лёту.

На Эдинбург билетов нет. Ближайший рейс на Глазго. Сидеть здесь не хочется, пусть даже следующий эдинбургский самолёт прибывает примерно в то же время, что и поезд на Глазго. Главное – не останавливаться, так что я покупаю билет до Глазго.

Звоню маме.

Как здорово услышать её голос. Она вроде крепится, но в лёгком забытьи, как будто на валиуме. Трубку берёт тётя Аврил, говорит, что мать держится молодцом. У старика без изменений.

– Им осталось только ждать, сынок, – говорит она.

Так она и сказала. Им осталось только ждать. Я пошёл в сортир и сел, парализованный тоской. Слёз нет. Плакать бессмысленно, как пытаться излить цистерну горя через капельницу. Что я за дурак. Отец выкарабкается. Он непобедимый, а докторишки – гондоны штопаные. Если он и умрёт, то потому только, что вместо того, чтоб положить в нормальную палату, на нормальную койку, его бросили где-нибудь на больничной парковке на мешках с мусором с дюжиной других небогатых пациентов. Такое лечение он может схлопотать за то, что всю жищнь работат и платил налоги.

Перед глазами стоит дом родителей. Не могу ни о чём другом думать. Придавить на массу, принять душ, смыть с поверхности пыль и въевшуюся грязь, а потом можно будет встречаться с людьми. Может, даже с пацанами пересечься. А может, и на фиг. Я слишком обдолбан, чтоб испытывать какие-то чувства к Шотландии, находясь от неё в часе лёту. Мне нужна койка, и всё.

Ложь.

Всё это ложь. Мы держались подальше, потому что напоминали друг другу о нашем общем провале. Столько пиздели, какие мы, бля, кореша, но друг наш погиб, а мы живы.

Всё это ложь.

Я держался подальше от Терри и Билли.

Голли рассказал мне про вирус. Он пару раз жахнулся в Лейте с парнем по имени Мэтти Коннел. Всего-то пару-тройку раз, находясь в депрессии оттого, как сложилось у него с ребёнком. Тёлка его жила с упырём, которого его дочка звала папой.

Марк Макмюррей его звали. Парень Гейл. Дружбан Дойла. Он дважды пересекал Голли дорогу.

Мы его звали Полмонтом. Потом Далеком.

Бедный Полмонт. Бедный Голли.

Первая же тёлка, которой присунул Голли, залетела и пришлось жениться без любви.

Вмазавшись первый или второй раз, он подцепил вирус.

Он сказал мне, что не вынесет хосписа, не вынесет, что все и его узнают, что это из-за наркотиков: героин и СПИД. Он считал, что и так уже напряг свою мать до предела и больше не должен её беспокоить. Должно быть, он решил, что несчастный случай с летальным исходом лучше, чем смерть от СПИДа. Как будто она вообще способна мыслить подобными категориями.

Голли зато был настоящий пацан, это факт.

Но он нас покинул.

Да, он покинул нас, я-то всё видел, как он смотрел прямо перед собой, когда мы стали кричать на него, чтоб не охуевал и перелез обратно через перила. Альпинист грёбаный, Голли всегда любил полазать, но тут он перелез через перила на мосту Георга IV и смотрел вниз на Каугейт. В том-то и дело, как он туда смотрел, он будто впал в транс. Я всё видел, я был ближе всех. Билли и Терри пошли дальше в сторону Форест-роуд, всем видом показывая, что его дешёвые понты им по барабану.