Посыпаясь, Агнес долго молилась, потом ела — много и жадно, всё, что не дадут, иногда тихо разговаривала с коннетаблем, который задавал ей только один вопрос: как найти вурдалака?

— Ведьма звала его господином, — говорила Агнес.

— Ты мне это уже говорила. А где она сама, знаешь?

— Нет, знаю, что далеко. Не вижу её и не слышу.

— Ушла, значит, — задумчиво произнес солдат, — может, и господин её ушел?

— Может, — девочка пожала плечами.

Волков видел, что почему-то девочка не любит рассказывать о том, что видела в шаре. Каждое слово приходилось тянуть из неё клещами. Наверное, потому что, девочка стеснялась, по этому, он и не позволял ни кому присутствовать при этих разговорах, кроме монаха. А монах сидел рядом и слушал. Он всегда молчал, когда коннетабль говорил с Агнес. А на этот раз он произнес:

— Значит, мы больше ни кого не знаем, кто мог бы знать, где прячется вурдалак?

— Я не знаю, — сказала Агнес, — шар не показывает.

— А как же вы узнали про ведьму, до того, как к нам попал шар, — продолжал спрашивать монах.

— Сыч видел, как её сынок принес письмо трактирщику, а трактирщик написал письмо в замок. Видимо, к молодой госпоже.

— А шар не говорит о госпоже Хедвиге ничего? — Не отставал брат Ипполит.

— Говорит, — недовольно ответила Агнес. — Говорит, что наш коннетабль мечтает о её заднице.

— Что? — Волков нахмурился и глянул на девочку.

— Стекло говорит, что вы и во сне, и наяву алчите госпожу Хедвигу, — сказала Агнес.

— Прикуси-ка язык, — сказал Волков. — Разговорилась.

— А ещё что шар говорит про неё? — продолжал монах.

— Больше ничего, — ответила девочка.

— Я не алчу госпожу Хедвигу, — сказал солдат.

— Мне и монаху можете врать, — резонно заметила Агнес. — Да и себе можете врать, а вот стеклу вы не соврете! Вы о ней всё время думаете. И про приданное думаете. У вас все мысли только, что мертвеца поймать и на ней жениться.

— Прикуси язык, — сухо повторил коннетабль, холодно глядя на девочку. — Ишь, разговорилась. Слушаю тебя, пока вурдалака не поймали. А как поймаю — пойдешь в трактир — лавки за пьяными мыть. — Лицо девочки сразу переменилось. Она заметно испугалась.

— Простите, господин.

— Повтори-ка, — сказал солдат.

— Простите, господин.

— Как ты меня называешь?

— Господином.

— И не забывай об этом.

— Да, господин.

Монах, пытаясь замять неловкую ситуацию, продолжил:

— Значит, у нас есть подозрения, что госпожа Хедвига получила письмо от мертвеца?

— Вряд ли от него… Скорее, письмо было от ла Реньи, — отвечал солдат.

— А ведьма, точно знала о вурдалаке? — вслух размышлял монах.

— Агнес так говорит, — сказал солдат.

— Стекло так говорит, — поправила его Агнез.

— Да, стекло… — задумчиво произнес Волков, — хотя, всякое, быть может. Мне такие мысли о госпоже Хедвиге самому в голову приходили.

— А с чего же вам такие мысли в голову приходили, что молодая госпожа с вурдалаком знается? Не возможно такое, — вслух размышлял Иполит.

— Я у дезертиров письмо нашел на ламбрийском, а здесь вроде никого нет, кто ламбрийский знает. Кроме служанки госпожи Хедвиги. По этому, на них и думал.

— А это та здоровенная женщина, которая с госпожой ходит? — догадался монах.

— Да, вроде она из Ламбрии или из Фризии. В общем, из тех краёв.

— А я тоже из тех краёв, — произнес монах, — я тоже ламбрийский знаю.

— Знаешь?

— Конечно, у нас в доме все на двух языках говорили. А у вас, господин коннетабль, то письмо сохранилось?

— Сохранилось, — Волков полез в кошель и достал порядком потертый кусок бумаги, передал его монаху, тот, развернув бумагу, стал читать сразу переводя: «Сопляк узнал про склеп, предупредите господина из склепа. А с сопляком разберитесь, иначе донесет. Но так разберитесь, что бы никто ничего не подумал».

— Склеп? — удивленно спросил Волков. — А разве это слово, — он ткнул пальцем в записку, — не «мельница»?

— Да нет же, господин, — монах был уверен, — мельница — это mulino, а la cripta — это могила, склеп.

— Ты уверен? — Волков встал с лавки.

— Конечно, у сеньора Причелли в долине был свой фамильный склеп. Его так и называли — la cripta famiglia[18].

— Дьявол, — выругался Волков он не верил в такую удачу и свои глупые оплошности. — А я все мельницы от подвалов до чердака обыскал! Сержант, собирай людей! Запрягай телегу, седлайте коней. Поедем, одно местечко проверим. Йоган, не спи: арбалет, доспехи. Сыч, жир бери, мало ли, что жечь придется. Брать всё лучшее оружие! Один, кто ни будь, сходите за бароном, добрый воин нам не помешает! Будем молить Бога, что б он был там.

— Куда едем, господин? — спросил сержант.

— К старому кладбищу, проверим там кое-что… управляющий, соберите двадцать мужиков покрепче, вдруг пригодятся.

— Хорошо, господин коннетабль, — управляющий встал.

— И Клауса с собаками мне, может понадобиться.

— Большая охота? — Спросил сержант.

— Очень на то надеюсь.

Волков был взволнован. Такое же волнение последний раз он ощущал перед крупным сражением.

Коннетабль собрал всех, кого смог, даже мужиков с собой набрал. Ёгану и Сычу выдел кольчуги и бригантину, алебарду сержанту, раздал свое оружие стражникам, объяснив им, что для них будет лучше умереть, чем его потерять. Народу было двадцать человек, а вот барона не было, он уехал к родственникам жены, Волков не хотел его ждать, слишком часто он слышал разговоры о том, что именно барон ловит упырей, а не он. Вурдалака он хотел поймать самостоятельно. Они двинулись. Солдат на коне не ехал, валялся в телеге вместе с монахом, заставляя того еще и еще раз перечитывать главы о гул магистрах. Монах читал:

— «Зело быстр он и силен, но то все в ночи. В день солнечный он слабее, чем ночью, но и днем не найдется трех мужей добрых в добрых латах и с добрым оружием, что его одолеют, ежели нет у них оружия из серебра первородного, а ночью он видит не хуже кошки. А днем видит плохо, а ежели на солнце, так совсем не видит. А вот слышит он и днем, и ночью хорошо, как птица ночная, и любой шепот слышит на тридцать шагов. А днем он прячется от солнца в подполы и пещеры, а ночью ходит, где пожелает. А чтобы взять его, надобно вызвать его на солнце и там рубить его топорами или колоть первородным серебром. Или жечь его, связав. Или быть голову и кость его молотом или клевцом».