* * *

Однако крупнейшая неудача папы оказалась связана с Польшей. По условиям Третьего раздела Польши 1795 года она перестала существовать как государство: ее земли поделили между собой Россия, Пруссия и Австрия[298], и с момента своего восшествия на престол в 1825 году царь Николай I начал, как мог, усложнять жизнь католикам, находившимся под его властью, а поляки практически все исповедовали католичество. Он оказывал интенсивное давление на униатов (тех, кто, признавая главенство папы римского, совершал богослужение по православному обряду), понуждая их перейти в православие; те епископы (таких оказалось большинство), которые служили по латинскому обряду, оказались в ситуации, когда общение с Римом стало практически невозможным. Недовольство русскими непрерывно росло, пока в ноябре 1830 года поляки не восстали[299]. Неудачи следовали одна за другой, но все же восставшим удалось создать временное правительство, и когда в феврале 1831 года насчитывавшая 115 000 человек русская армия двинулась на Варшаву, поляки смогли дать ей отпор. Мощная волна полонофильских настроений прокатилась по Европе; со всего континента под польские знамена стекались энтузиасты, включая сотни офицеров из Великой армии Наполеона. Силы прибывали из Германии, Италии, Венгрии и Британии. Во Франции Луи Филипп произносил пламенные речи, обещая Польше военную поддержку, и Джеймс Фенимор Купер основал Польско-Американский комитет.

Увы, все эти усилия пошли прахом. 8 сентября Варшава вынуждена была капитулировать. Царь Николай страшно отомстил полякам. Руководителей восстания обезглавили[300], 350 человек приговорили к повешению, 10 000 офицеров отправили на каторгу. Имущество более чем 3000 семей подверглось конфискации. В провинции пылали целые деревни:

«[Николай] особенно старался унизить гордых, лишить знатности знатных, «переломить хребет». Князь Роман Сангушко, который вел свой род от Рюрика и мог рассчитывать на некоторое уважение в России, был приговорен к каторжным работам в Сибири и вынужден был проделать весь путь пешком, в кандалах, вместе с осужденными преступниками. Когда его жена, подруга и бывшая фрейлина императрицы, упала к ногам Николая и умоляла о милосердии, он ответил, что она может отправиться с мужем. Так она и поступила»[301].

В какой-то момент все ожидали, что Григорий XVI замолвит слово за свою паству, но он не сделал ничего подобного. Вместо этого в июне 1832 года понтифик опубликовал бреве, в котором категорически осуждал восстание и обвинял «тех, кто под предлогом [защиты] веры бунтует против законной власти [земных] правителей». Через два месяца в энциклике «Mirari Vos» («Удивляетесь вы») он пошел еще дальше, рассуждая об абсурдном и опасном заблуждении — учении, согласно которому свобода совести является неотъемлемым правом всех и каждого. Что до любых идей относительно обновления церкви, «то она основана на учении Иисуса Христа и его апостолов и в ней живет Дух Святой… Вследствие этого абсурдно и в высшей степени оскорбительно полагать, что церковь нуждается в возрождении и обновлении… как будто она может истощиться, деградировать или приобрести какие бы то ни было еще изъяны».

* * *

«Mirari Vos» была направлена персонально против священника по имени Фелисите-Робера де Ламенне, издателя газеты «L'Avenir» («Будущее»), на первой странице которой красовался девиз «Dieu et Liberté» («Бог и свобода»), и выразителя мнений либерально настроенных французских клириков. Ламенне настаивал на том, что церковь должна поддержать народ, а не его угнетателей. Священники, полагал он, должны быть на стороне польских католиков в их борьбе с царем Николаем и ирландских католиков в их борьбе с протестантским Вестминстером. Но как то недвусмысленно следовало из энциклики, папа Григорий и слышать об этом не хотел, и своим отказом (а возможно, и неспособностью) принять прогрессивные идеи он отрезал и самого себя, и папство как таковое от современной политической мысли. Позднее Ламенне яростно упрекал Рим, именуя его «ужаснейшей клоакой, зрелище которой когда бы то ни было представлялось глазу человека». Пожалуй, он несколько преувеличивал. Однако на свете найдется мало вещей, вызывающих более сильное раздражение, нежели сочетание ограниченности и фанатизма; папство же в тот момент являло собой столь вопиющий пример и того и другого, что Ламенне можно понять и посочувствовать ему.

Нельзя сказать, что все начинания Григория приносили один только вред. Он провел реорганизацию всех миссий за рубежом, установив над ними более жесткий контроль папства. Он создал около семидесяти новых епархий по всему миру, а также более 200 епископских кафедр в миссиях. Он решительно осудил рабство и работорговлю. Он основал Музей христианства на Лате-ране, а также Египетский и Этрусский музеи в Ватикане. Однако его действия во многом привели к прискорбной утрате доверия к церкви. Поэтому, когда 1 июня 1846 года после непродолжительной болезни он скончался, мало кто пожалел о нем.

«C каждым днем папа являет себя все менее годным к практической жизни. Рожденный и воспитанный в либеральной семье, он прошел плохую школу; хороший священник, он так и не смог обратить свою мысль к делам правления. Добрый сердцем, но не слишком умный, он с самого момента вступления на престол дал завладеть своей волей и запутать себя в сети, из которых и поныне не знает, как выпутаться. И если события будут идти своим чередом, его изгонят из Рима».

Эти пророческие слова принадлежат перу канцлера Австрии, князя Меттерниха, писавшего своему послу в Париж в октябре 1847 года. Речь шла о Джованни Марии Мастаи-Ферретти, который годом ранее после конклава, продолжавшегося сорок восемь часов, всего лишь в возрасте пятидесяти четырех лет был избран папой под именем Пия IX. Невозможно вообразить себе большего несходства, нежели то, что существовало между ним и его предшественником: действительно, известно было его критическое отношение к режиму Григория, установленному тем в Папской области, равно как и к австрийскому присутствию в Италии. Григорий сделал его кардиналом, но не доверял ему: по его словам, даже кошки Ферретти и те были либералами.