Он ухмыльнулся, набив полный рот испеченным Илой пирогом с сушеными яблоками. Пристальный взгляд его желтых глаз до сих пор смущал Перрина, даже когда Илайас улыбался. Мало того, именно улыбка Илайаса и приводила Перрина в еще большее замешательство; она редко появлялась в глазах охотника. Илайас отдыхал возле костра Раина, как всегда отказавшись присесть на один из припасенных специально для этого чурбаков.

— Да не торопись ты так в руки Айз Седай!

— А что, если Исчезающие найдут нас? Что удержит Исчезающих, если мы тут сидим просто так, поджидая их? Три волка их не остановят, а от Странствующего Народа никакой помощи не будет. Они даже самих себя не защитят. Троллоки перебьют их, как на бойне, и это будет наша вина, В любом случае нам рано или поздно придется уйти. Может, лучше даже раньше.

— Что-то советует мне обождать. Всего несколько дней.

— Что-то!

— Расслабься, парень. Принимай жизнь такой, какая она есть. Беги — когда приходится, сражайся — когда должен, отдыхай — когда можешь.

— Как вы там говорили, «что-то»?

— Попробуй пирога. Иле я не очень-то нравлюсь, но она наверняка меня хорошенько накормит, когда я приду в гости. На привалах у Народа всегда хорошая еда.

— Что же это за «что-то»? — переспросил вновь Перрин. — Если вам известно то, чего нам не рассказываете...

Илайас хмуро уставился на кусок пирога в своей руке, затем положил его и отряхнул ладони.

— Что-то, — произнес он наконец, пожав плечами, как будто и сам не понимал до конца. — Что-то говорит мне: сейчас важно подождать. Еще несколько дней. У меня не часто бывают подобные предчувствия, но я научился им верить. В прошлом они спасали мне жизнь. На этот раз все как-то иначе, но это важно. Это ясно. Хочешь бежать — ну так беги! Но без меня.

Это было все, что Илайас сказал, сколько ни пытался Перрин добиться более внятного ответа. Бородач валялся на земле, беседовал с Раином, с аппетитом съедал все, что предлагала Ила, дремал, надвинув шапку на глаза, и отказывался обсуждать, когда уходить. Что-то советовало ему ждать. Что-то твердило ему, что это важно. Он будет знать, когда наступит время идти. Отведай немного пирога, парень. Не пори горячку. Попробуй рагу. Расслабься.

Заставить себя расслабиться Перрин не мог. Вечерами он бродил, снедаемый тревогой, меж фургонов, раскрашенных во все цвета радуги, его беспокоило еще и то, что больше никто, казалось, не видел повода для тревог. Туата'ан пели и танцевали, готовили ужин, ели у лагерных костров: фрукты и орехи, ягоды и овощи, но никакого мяса — и занимались мириадами домашних дел, будто их нисколько не заботило, что творится в мире. Повсюду носились и играли дети — играли в прятки, салочки между фургонов, лазали по деревьям вокруг лагеря, смеялись, кувыркались вместе с собаками по земле. Ничто в мире не тревожило Туата'ан. Никого из них.

Наблюдая за ними, Перрин испытывал жгучее желание убраться подальше. Уйти отсюда, прежде чем мы наведем на них преследователей. Они приняли нас, а мы отплатим им за доброту бедами. У них-то, по крайней мере, есть основания быть беспечными. За ними никто не охотится. А вот за нами...

Перемолвиться словом с Эгвейн не получалось. Она то разговаривала с Илой, сидя рядом с нею и сблизив головы, что явно указывало: мужчинам тут делать нечего, то танцевала с Айрамом, все кружась и кружась под флейты, скрипки и барабаны, под мелодии, собранные Туата'ан по всему миру, или под пронзительные, волнующие песни самого Странствующего Народа, проникновенные, независимо от того, какие они были, — медленные или быстрые. Песен странники знали множество, некоторые из них Перрин узнавал, в Двуречье их тоже пели, хотя зачастую ему они были известны под иными названиями. Песенку «Три Девушки на Лугу», например, Лудильщики называли «Танцы Хорошеньких Дев», и они заявили, что «Ветер с Севера» в одних краях зовется «Сильный Ливень», а в других местах — «Убежище Берина». Когда Перрин, не подумав, спросил про песню «У Лудильщика Мои Кастрюли», они покатились со смеху. Они ее знали, но называли «Подбрось Перья».

Перрину было понятно, почему под песни Народа так хочется танцевать. Дома, в Эмондовом Лугу, его все считали посредственным танцором, но песни странников его просто за ноги тянули, и Перрин понимал, что никогда в жизни он не танцевал так долго, с таким воодушевлением или с таким удовольствием, как здесь. Барабаны музыкантов, будто гипнотизируя, заставляли его кровь пульсировать в их ритме.

На второй вечер у Туата'ан Перрин впервые увидел, как под одну из медленных песен танцуют женщины. Тускло горели костры, и ночь обступала фургоны, а ловкие пальцы выбивали из барабанов медленный ритм. Сначала один барабан, потом другой, и в итоге каждый барабан в лагере подхватил тот же самый медленный, настойчивый ритм. В тишине звучали одни лишь барабаны. Девушка в красном платье ступила в круг света, развязывая шаль. В ее волосах сверкнули нити бус, она сбросила с ног туфли. Флейта затянула мелодию, негромко причитая, и девушка затанцевала. Вытянутые в стороны руки развернули шаль у нее за спиной; бедра покачивались, когда она переступала босыми ногами, повинуясь дроби барабанов. Темные глаза девушки устремились на Перрина, и ее улыбка была столь же неспешной, как и танец. Она проплывала ровными кругами, улыбаясь юноше через плечо.

Он проглотил комок в горле. Лицо обдало жаркой волной, но отнюдь не от костра. К первой девушке присоединилась вторая, бахрома шалей раскачивалась в такт барабанам и медленному повороту бедер. Девушки улыбались ему, и он громко откашлялся. Оглянуться кругом Перрин боялся; лицо у него было красное, как свекла, и тот, кто не смотрел на танцующих, наверняка смеялся над ним. В этом он был уверен.

Напустив на себя рассеянный вид, он как бы невзначай соскользнул с бревна, словно устраиваясь поудобней, и решил отвернуться от костра, не видеть танцующих. Ничего похожего в Эмондовом Лугу не было. Танцы с девушками на Лужайке в дни праздников даже и близко не походили на это. Перрину захотелось, чтобы подул ветер и охладил его.

Перед его глазами вновь затанцевали девушки, только теперь их было трое. Одна из них лукаво подмигнула ему. Глаза Перрина забегали. Свет, подумал он. Что мне теперь делать? А как бы Ранд поступил? Он-то знает, как себя с девушками вести.

Танцующие девушки тихонько засмеялись; раздался стук бус, когда они отбросили свои длинные волосы за плечи, и Перрин решил, что лицо у него наверняка пылает. Потом к девушкам присоединилась женщина чуть постарше, она стала показывать им, как нужно танцевать. С тяжелым вздохом Перрин перестал отводить взгляд и закрыл глаза. И все равно, даже с закрытыми глазами, девичий смех дразнил, насмешничал, будто щекотал его. Даже зажмурившись, он по-прежнему видел их. Бисеринки пота выступили у него на лбу, и ветра Перрину крайне недоставало.

Если верить Раину, часто этот танец девушки не танцевали, а женщины — совсем редко, и, по словам Илайаса, выходило, что теперь они танцуют каждый вечер исключительно из-за смущения Перрина.