похожем на те, что уже существовали в 1920–1950-е годы. Однако основным приоритетом в экономической сфере они считали не реформы как таковые, а сокращение затрат на ВПК, уменьшение масштаба волюнтаризма руководства и лоббизма ведомств при дележке бюджета. Директора должны были получить больше свободы внутреннего управления предприятием, но оставаться в рамках четко построенной и централизованной с управленческой точки зрения плановой системы, а та уже займется перераспределением производимой ими продукции и сохранит баланс бюджета.

«Производственники» считали необходимым однозначное проведение реформ и передачу больших прав директорам предприятий (введение «хозрасчета»). При этом, по их мнению, одновременно должно было происходить увеличение инвестиций в «научно-техническое развитие», то есть с учетом структуры советской экономики — в ВПК. Они также были готовы пойти на реальное внедрение частной (кооперативной) экономики в сфере мелкого производства, нацеленного на конечных потребителей, и бытового обслуживания. У них не было единой точки зрения на возможную управленческую структуру над ними. Для одних отраслей (прежде всего ВПК и инфраструктурных — энергетики, добычи газа, железнодорожного транспорта) крепкие министерства были предпочтительней, поскольку обеспечивали уверенное функционирование сложных с технологической точки зрения производственных цепочек. Другим (например, автопроизводителям) вполне по душе была «совнархозовская» система, поскольку основные предприятия отрасли производили продукцию «полного цикла» (от литья деталей до покраски готовой продукции), которая легко могла себе найти потребителя. Аналогичным образом большинство предприятий базовых отраслей промышленности (от металлургии до лесной индустрии), легкой и пищевой промышленности, ведомственных строительных трестов прекрасно обошлись бы без оперативного руководства со стороны министерств.

Особый тип «производственников» назывался «аграрниками» («сельхозниками»). Они разделяли позицию «производственников» по всем основным вопросам, однако отличались жесткими требованиями о перераспределении максимальной части бюджета (общегосударственных инвестиций) в свою пользу и в этом плане были конкурентами большинства «производственников».

«Производственники» и «аграрники» жестко лоббировали требования директоров и / или председателей колхозов — получить как можно больше свободы и инвестиций, как можно меньше контроля — и были готовы отчитаться любыми показателями (ростом производительности, прибыльности, занятости) о своих успехах.

Третьей группой были «товарники» 1960–1970-х, превратившиеся к концу 1980-х годов в «рыночников». Они поддерживали «производственников» в плане расширения прав директоров предприятий, стремились к большей либерализации рынка частной инициативы. Целью было радикальное улучшение с ее помощью сферы бытового обслуживания населения. Часть «рыночников», профессионалы в финансово-банковской сфере, настаивали на необходимости баланса в сфере государственных финансов и критиковали общий дисбаланс советской экономической системы. В этом вопросе они вполне находили общий язык с «плановиками», как и в вопросе необходимости сокращения объемов ВПК. Хотя в целом «товарники» максимально стремились к сокращению функций и полномочий министерств и планирующих органов и энергично лоббировали интересы любых потенциальных экономических акторов: директоров, руководителей кооперативных объединений, частных производителей.

Четвертая группа, участвующая в формировании экономической политики, представляла из себя «ортодоксов»-«антитоварников». Это были жесткие сторонники плановой экономики и дисциплинирования, морального стимулирования работников, плотного контроля государства, партии и профсоюзов за директорским корпусом. Они были решительными противниками любой частной инициативы как подрывающей «достижения социализма». Они настаивали на применении репрессивного законодательства за любые нарушения установленного экономического и социального порядка. Вместе с тем эти люди были менее влиятельны в сфере собственно реальной экономической политики, тем более реального производства. В большинстве отраслевых отделов ЦК КПСС они не были особенно заметны, а вот в идеологических и функциональных (оргпартработы, административном, общем) отделах, партийной прессе, региональной партийной бюрократии и академической среде их было довольно много. Мнение «ортодоксов» было важно для части высшего руководства страны, в первую очередь идеологического. Более того, без подобных ригористов было трудно поддерживать партийную дисциплину и бороться с коррупцией, а стало быть, на уровне Политбюро, где принимались стратегические решения, и даже на уровне повседневной текучки Секретариата и аппарата ЦК КПСС, Госплана, некоторых министерств (например, Минсельхоза) их позиция не могла не учитываться.

Для администраторов-практиков все перечисленные позиции и вызываемые ими споры имели относительную ценность. Истину они искали в ходе экспериментов, аргументация в пользу которых бралась и от представителей упомянутых выше идейных групп. Однако эти эксперименты, как правило, не приводили ни к каким осязаемым и долгосрочным результатам. Не давали их и практики массовой мобилизации на «добровольно-принудительной основе», вроде «соревнований» и «соцобязательств».

Позиция политического руководства страны в течение 1965–1989 годов не отличалась последовательностью по нескольким ключевым причинам. Объективно оно так и не могло сформулировать долгосрочные реальные цели своей экономической политики. Речь шла не о планируемых объемах производства, а о векторе развития хотя бы на двадцатилетнюю перспективу. Руководящий круг в Политбюро не хотел ради твердо установленных принципов упускать возможность оперативно контролировать распределение ресурсов и оставлял за собой возможность в любой момент объявить новые масштабные инициативы.

Поэтому все попытки реальных экономических экспертов (как внутри академического сообщества, так и в группах прогрессивного чиновничества) предложить поэтапный и масштабный план отвергались, хотя, как правило, сами попытки были вызваны импульсами со стороны «первых лиц». В итоге в заочных битвах экспертных групп побеждали всегда те, кто лучше мог сделать предложения по пунктиру мыслей вождя и кому затем повезло, что «расклады» в Политбюро сложились в пользу его плана. Это практически исключало появление какой-либо системной дорожной карты реформ, если только члены правящей группы в Политбюро не договаривались между собой о решительной необходимости что-то делать для быстрого исправления сложной ситуации. Такое за описываемый период случилось три раза — в 1965, 1984 и 1985 годах. Однако только реформа 1965 года была проведена хоть сколь-нибудь последовательно и в оговоренных рамках, хотя и закончилась не так, как желал ее главный лоббист. План 1984 года (сокращение функций министерств, усиление регионов, освобождение предприятий, либерализация внутреннего рынка и внешней торговли, кооперативы) был реализован в 1986–1988 годах в виде не связанных друг с другом мероприятий. Они же в свою очередь похоронили планы и инициативы 1985 года («ускорение», Госагропром, борьбу с алкоголизмом и «нетрудовыми доходами»), которые также реализовывались разрозненно.

Огромное давление на формирование экономической политики оказывали и две перманентно конкурирующие за бюджетные средства группы — предприятия военно-промышленного комплекса и сельского хозяйства. Необходимость удовлетворять их возрастающие запросы разрушала даже те планы, которые удавалось согласовать.

В начале 1980-х годов к центрам выработки реформ (аппарату Совета министров СССР, Госплану СССР) присоединился и Экономический отдел ЦК КПСС. Его новый глава Николай Рыжков был вполне готов развивать идеи, давно имевшиеся у многих его сотрудников. Именно этой структуре было поручено координировать заказ Андропова и группы его молодых выдвиженцев на разработку общего направления реформирования экономики, хотя реально над этими темами по-прежнему работала коалиция из соратников Косыгина, сотрудников аппарата Госплана и прогрессивных