– Эндрю, – пробормотала она наконец, и когда тот ответил: «Да, милая?» – очень мягким и джентльменским тоном, сразу почувствовала себя обезоруженной. – Вот что… Вы когда-нибудь думали… Я знаю, это звучит дико… Но вы…

– Да, конечно, – перебил ее Эндрю. – Я понимаю, о чем вы. Думал ли я, что смерть Хэла для меня выгодна и что ваш Сид наверняка об этом знает? Думал, разумеется. Как ни странно, меня сие мало беспокоит. И вообще, мне не нравится, что я вываливаю все это на вас. Сижу тут, болтаю про свои дела и выгляжу несносным эгоистом. Я, наверно, вам страшно надоел?

– Нет, – честно ответила Николя. – Ничего подобного. Вы говорите о самом себе, и это вполне естественно.

– Бог мой! – простонал Эндрю. – Вы меня заставляете краснеть.

– Вообще-то я стала относиться к вам немного по-другому.

– По-другому? В каком смысле?

– Нет, – покачала головой Николя, – не будем спешить. Мы только вчера познакомились. У нас и так все бурлит и кипит, как в школьном опыте на химии. Лучше оставим этот разговор.

– Как скажете, – ответил он уныло. – Я вообще-то хотел предложить вам вместе пообедать. Или это тоже слишком «бурно»?

– Наверно, да, но я не против. У меня есть причина.

– Какая еще причина?

– Я уже говорила раньше. Вечером я собираюсь в гости к Трой, и мы могли бы пойти вместе и показать ваши работы. Сид сказал, что Трой будет рада.

Эндрю помолчал и вдруг расхохотался.

– Нет, ну надо же! – воскликнул он. – Меня, человека, подозреваемого в убийстве… нет-нет, не спорьте, так оно и есть… меня приглашают в гости к жене главного следователя. Разве это не странно?

– Почему же?

– Но он ведь тоже будет там? Хотя вряд ли. Он проведет весь вечер на Грин-лейн, распластавшись по земле и разглядывая в лупу отпечатки моих ботинок.

– Значит, договорились?

– Договорились.

– Когда мы сможем забрать ваши картины? Я живу недалеко от Аллейнов. Может, перекусим заодно у меня дома?

– Вместе с двумя вашими соседками?

– У меня нет соседок.

– Тогда с удовольствием.

Николя жила в однокомнатной квартире на Бромптон-роуд. Помещение было просторным, светлым и весьма аскетичным. Стены – белые, шторы и стулья – желтые. Возле северного окна стоял письменный стол, на котором красовались желтые тюльпаны. Над камином висела одна-единственная картина.

Эндрю направился прямиком к ней.

– Господи, это же Трой. И это вы!

– Написано в прошлом году, в мой двадцать первый день рождения. Очень мило с ее стороны, правда?

Наступило долго молчание.

– Чудесно, – промолвил Эндрю. – Чудесно.

Николя оставила его разглядывать картину, а сама позвонила Трой и отправилась на кухню.

Они перекусили холодным супом, омлетом, белым вином, сыром и салатом. Обед показался им превосходным. Оба вели себя образцово и сдержанно, несмотря на все токи и флюиды, почти ощутимо потрескивавшие в воздухе. Они только говорили, говорили без конца и были счастливы.

– Боже мой, уже почти девять! – спохватилась Николя. – Мы опоздаем к Трой. Кстати, она сказала, что будет рада вас видеть.

– Неужели?

– Почему вы оставили картины в машине?

– Не знаю. То есть знаю, но это не важно. Может, лучше останемся здесь?

– Идем, – твердо сказала Николя.

Когда они вышли и закрыли дверь, Эндрю взял ее за руки, поблагодарил и быстро поцеловал в щеку.

– Ну, пошли.

Они взяли холсты из машины и отправились пешком к дому Аллейнов, стоявшему в тупиковой улице недалеко от Монпелье-сквер. Для Николя эта вечерняя прогулка была так привычна, что все ее тревоги улетучились, и когда они позвонили в дверь и им открыла сама Трой, она уже не чувствовала ничего, кроме радости.

Трой была в черных брюках и свободной блузе: это значило, что она работает. Ее темные волосы короткими завитками падали на лоб. Эндрю застыл со своими холстами в напряженной позе, словно в руках у него были какие-то постыдные улики, с которыми его застигли на месте преступления.

– Я сейчас рисую в студии, – сообщила Трой. – Может быть, пройдем туда? Там лучше свет.

Эндрю неуверенно кивнул и последовал за ней.

Посреди комнаты на мольберте стоял большой рисунок углем, изображавший женщину с кошкой. На столе, за которым работала Трой, лежало вразброс еще несколько эскизов, ярко освещенных лампой.

– Миссис Аллейн, с вашей стороны было чрезвычайно любезно разрешить мне этот визит, – с трудом проговорил Эндрю.

– Почему же нет? – весело спросила Трой. – Вы ведь хотели показать свои работы?

– О Господи, да, – пробормотал Эндрю. – Николя на этом настояла.

Трой взглянула на него дружелюбно и заговорила о своем рисунке, рассказав о том, как убила уйму времени, меняя прическу у модели и облачая ее в разную одежду; она добавила, что это всего лишь предварительный набросок для большого портрета. Эндрю наконец чуть-чуть расслабился.

– Пожалуй, мы должны кое-что объяснить… – начала Николя.

– Не так много, как вам кажется. Рори час назад звонил из Литтл-Кодлинга.

– Он рассказал вам про отчима Эндрю?

– Да. Думаю, все это показалось вам ужасным, – повернулась она к Эндрю, – и в то же время нереальным, не так ли?

– Примерно так. Правда, мы… я с ним не так уж часто виделся. Я хочу сказать, что…

– Эндрю, – вставила Николя, – уверен, что Сид считает его одним из подозреваемых.

– Не хочу лезть не в своем дело, но мне это кажется маловероятным. Давайте посмотрим, что вы принесли.

Трой сняла с мольберта свой рисунок и поставила его к стене. Картины Эндрю с грохотом посыпались у него из рук.

– Ох, простите, – пробормотал он, покраснев.

– Да ладно, успокойтесь, – подбодрила его Трой. – Я ведь не дантист. Ставьте на мольберт.

Первое полотно оказалось натюрмортом: подоконник, тюльпаны в красной вазе и крыши за окном.

– Так, так, – протянула Трой и села перед мольбертом.

В этот момент Николя пожалела, что недостаточно хорошо разбирается в живописи. Но она видела, что полотно написано свободно и уверенной рукой, с хорошим чувством цвета и стиля. Если бы эта картина попалась ей где-то в другом месте, Николя, наверно, пришла бы от нее в восторг. В ней не было ни капли дилетантства.

– Ну что ж, понятно, – произнесла Трой, и по ее тону было ясно, что она имела в виду: «Понятно, что вы художник и правильно сделали, что сюда пришли».

Она заговорила с Эндрю, расспрашивая о его палитре и условиях, в которых он работал. Потом посмотрела его следующую работу. Это был портрет: пламенеющая шевелюра Дезире и ее безумные глаза на цветочном фоне. Она сидела в ярком свете, и цветовая гамма казалась немного ядовитой.