– Боже мой, он завтра вечером придет на ужин, прошу тебя, будь благоразумна. Все равно рано или поздно ты увидишь его, так что…

Значит, Макгоуан наконец решил посмотреть, насколько покорна я буду в его присутствии. Я пережила сладкое мгновение, тешась надеждой на мщение, но потом взяла себя в руки и ответила Патрику то, что он желал услышать.

– Хорошо, – холодно сказала я. – Я приму его, но только чтобы соблюсти приличия ради детей. В будущем я бы хотела, чтобы ты ужинал в Клонах-корте, а не приглашал его сюда.

Он пообещал, но я знала, что его обещания ничего не стоят. Патрик явно с облегчением поверил, что я согласна вернуться к вежливому общению, которое мы трое поддерживали при людях, а это согласие подразумевало, что я более не настаиваю на том, чтобы Макгоуан больше не появлялся в доме. Он явно полагал, что это мое требование было всего лишь формальностью, поблажкой моей ущемленной гордыне.

Я отвернулась от него, прежде чем ярость вновь заполнила мои глаза, и отправилась к Фланнигану говорить о поставщике вин.

Приближалась весна. Поговорив с Фланниганом, я поднялась наверх и, чтобы смирить ярость, осмотрела свой гардероб, решая, что из прошлогоднего набора можно переделать, чтобы отвечало новой моде.

Я начала примерять мои летние платья.

Странно! Ни одно из них мне не подходило. Мне, конечно, уже перевалило за тридцать, и трудно было ожидать, что я навсегда сохраню прежнюю фигуру, но каким образом мне удалось набрать столько веса? Я знала, что много ем, но при этом все время занята, а ведь человек толстеет, лишь если бездельничает. Может быть, – ужасная мысль! – я стану такой же толстой, как моя мать?

Я вспоминала мать следующим вечером, когда на ужин пришел Макгоуан. Весь день мысль о том, что увижу его, вызывала у меня гадливое чувство, а подчиненная роль, которую буду вынуждена играть, наполняла отвращением, но, когда мы оказались лицом к лицу, знакомое уже ощущение силы снова пришло мне на выручку, и я обнаружила, что могу контролировать свои чувства, если только не смотрю ему в глаза. Если бы я хоть раз позволила себе это, то снова увидела бы пламя спички в темноте, поэтому я сидела, потупив взгляд, а говорила, только когда ко мне обращались.

Но Макгоуан общался лишь с Патриком. Весь ужин речь шла о методике выращивания леса, а я, делая вид, что слушаю их, думала о маме, которая говорила, что случаются времена, когда дочь нуждается в матери. Потом думала о длинных белых платьях и обещаниях вечной преданности, о том, какая это бесчестная игра словами – свадьба, бесполезная, лживая и даже немного фантастическая. Попыталась вспомнить мое свадебное платье, но не смогла.

Странная штука с этими летними платьями.

– Дорогая моя Сара! – воскликнула Маделин, приехав в Кашельмару на несколько недель. – Тебя пора поздравлять?

И я подумала: если не буду в это верить, то оно и не случится.

Но хотя я и сказала Маделин, что она ошибается, тем не менее понимала: у меня не остается иного выбора – только принять это.

2

Поначалу я не волновалась. Думала о вязальных спицах, падении с лестницы, стакане джина – обо всех этих историях всяких кумушек, которых я наслышалась за мою супружескую жизнь. У меня не будет этого ребенка. Я не могу родить его и остаться в своем уме. И страх сойти с ума снова так наполнил меня, что я долго ничего не могла – только трястись, не контролируя себя. Когда мне наконец удалось унять дрожь, я дала волю жалости к себе и заплакала. Все мысли о побеге на несколько следующих месяцев придется оставить. Бежать с детьми было довольно трудно, а при таком осложнении, как беременность, вообще исключено. Придется подождать. Я снова стала рыдать. Бога все-таки нет. Я умру, пытаясь избавиться от ребенка. Мысль о том, чтобы избавиться от плода, пугала меня. Снова слезы. Я плакала и плакала без конца в своей комнате.

А когда слез не осталось, вдруг подумала: бедная, бедная маленькая детка.

Я вспомнила и о том, кто хотел ребенка. Не Патрик. Не Макгоуан.

Я.

Почему меня так ошеломила моя беременность? Разве я всегда не получала того, чего хотела? Я хотела ребенка. Себялюбие настолько поглотило меня, что я презрительно усмехнулась, когда Патрик сказал, что в мир Кашельмары нельзя приносить ребенка, но он был прав, теперь я знала это, и ответственность за весь кошмар ляжет не на чьи-то плечи, а на мои.

Я поплакала еще, но на сей раз не из-за ребенка, а спустя долгое время, когда слезы высохли, подумала, что буду любить его сильнее всех остальных, чтобы искупить свою вину. Я пыталась представить этого ребенка и надеялась, что это будет девочка, темноволосая, как я, и совсем непохожая на Патрика. Когда я буду смотреть на нее, то уже не стану думать о Патрике и, что бы ни случилось, никогда-никогда, глядя на нее, не буду вспоминать пламя спички в темноте и немигающий взгляд Макгоуана.

Нет, я не вспомню об этом, потому что так сильно ее полюблю, что уже не важно, каким образом она была зачата. Моя любовь к ней защитит нас обеих от прошлой непристойности; напротив, может быть, Господь послал мне ее, чтобы притупить страшные воспоминания о той ночи. Конечно! Вот оно в чем дело. Ребенок – вовсе не катастрофа, а предвкушение победы, которую я в один прекрасный день одержу над Макгоуаном. Ведь не может быть большего триумфа, чем мое безразличие к воспоминанию о нем и моя радость не только в принятии ребенка, но и в любви к нему всем сердцем.

Я закрыла глаза. Чувствовала себя очень усталой, но пребывала в мире с самой собой и точно знала, что выживу.

3

Я не говорила Патрику, что беременна. Перешила свои платья, попросила белошвейку, чтобы она расширила их не по моде, но он никогда не догадался, почему я прячу фигуру. И в любом случае виделись мы редко. Иногда встречались в детской, а один раз в июле он подошел ко мне в гостиной, когда Маделин заехала на чай.

– Ну и кого бы ты хотел на этот раз, Патрик, – сына или дочь? – дружелюбно спросила Маделин.

Я не могла ее ни в чем винить; уже давно призналась: она не ошиблась тогда, решив, что я беременна. Маделин, естественно, предполагала, что Патрик с нетерпением ждет нового ребенка.

Патрик промолчал. Просто посмотрел на меня, встал и вышел из комнаты.

– Силы небесные! – воскликнула потрясенная Маделин.

– Он… он не хотел ребенка, – объяснила я, опасаясь, как бы она не начала задавать уточняющих вопросов, но Маделин только сказала:

– Никто не может идти против воли Господа.

Едва она ушла, я отправилась на поиски Патрика. Думала, он в саду, но нашла его в столовой с кружкой потина.

– Ты, по крайней мере, мог бы сделать вид перед Маделин, что рад! – раздраженно бросила я. – Ведь ты сам в первую очередь твердишь о необходимости соблюдения приличий!

– Извини. – Патрик поднял на меня взгляд, и я увидела, что он пребывает в таком же ужасе, что и я, когда только узнала о своем состоянии. – Господи боже, это просто черт-те что!