Кронгли услышал в голосе Роя Стилле то, чего никогда не слышал раньше. Дрожь. Выдававшую его волнение. Его горе. Но лицо полицейского оставалось, как всегда, спокойным и замкнутым, словно высеченное из гранита.

— Твою мать, и правда, — сказал кинолог. — Она же сиганула в пропасть, так убивалась по сыну.

— Ну, это вряд ли, — сказал Кронгли. Двое других посмотрели на него. Он засунул мизинец в аккуратную круглую дырочку на лбу женщины.

— Неужели это… дырка от пули? — спросил кинолог.

— Точно, — сказал Стилле и потрогал череп сзади. — И тут нет выходного отверстия, так что готов биться об заклад, что мы найдем пулю внутри.

— А я готов поклясться, что пуля подойдет к винтовке Утму, — сказал Кронгли.

— Твою мать, — повторил кинолог. — Ты хочешь сказать, что он убил свою жену? Как такое возможно? Убить человека, которого ты любил? Только потому, что ты думаешь, будто она и их мальчишка… черт…

— Восемнадцать лет, — сказал помощник ленсмана Стилле и, кряхтя, встал. — Еще семь лет, и за это убийство его бы не смогли привлечь, истечет срок давности. Наверное, именно это и есть ирония судьбы. Ты ждешь и ждешь, и все время боишься, что за тобой придут. Но годы идут. И вот когда ты все ближе и ближе к этой свободе — бац! — тебя самого убивают и сбрасывают на ту же самую каменную осыпь.

Кронгли закрыл глаза и подумал: да, можно убить человека, которого ты любил. Очень даже можно. Но освободиться от этой любви ты не сможешь никогда. Никогда. Он больше никогда туда не поедет.

Юхан Крон любил огни рампы. Да он и не стал бы самым востребованным адвокатом в стране, если бы не любил их. И когда он, ни секунды не раздумывая, согласился защищать Сигурда Олтмана, Кавалера, он знал, что на этот раз огней будет больше, чем когда-либо за всю его уже и так достаточно яркую карьеру. Юхан успел переплюнуть даже собственного отца, став самым молодым адвокатом, который имеет право вести дела в Верховном суде. В свои двадцать с небольшим он уже прослыл новой звездой. Возможно, именно тогда слава ударила ему в голову, потому что прежде он никогда не пользовался особой популярностью. В школе он был выскочкой, который всем действовал на нервы и вечно первым тянул руку выше всех в классе, однако последним узнавал, у кого в субботу будет вечеринка, если узнавал вообще. Но сейчас молодые ассистентки и секретарши адвокатов краснели и хихикали, когда он отпускал им комплименты или предлагал поужинать сверхурочно. И приглашения Юхану сыпались теперь градом: то с докладом выступить, то поучаствовать в дебатах на радио и телевидении, то на какую-нибудь премьеру, что, кстати, страшно нравилось его жене. Пожалуй, последние несколько лет вся эта суета стала отнимать слишком много сил и времени. Во всяком случае, он замечал, что количество выигранных дел, крупных дел, к которым было приковано внимание СМИ, как и количество новых клиентов, уменьшается. Не до такой степени, чтобы сказаться на его репутации, но достаточно, чтобы понять: ему нужно дело Сигурда Олтмана. Нужно что-то невероятно громкое для того, чтобы вернуться туда, где его место: на вершину.

И поэтому Юхан Крон сидел и молча слушал тощего мужчину в круглых очочках. Слушал, как Сигурд Олтман рассказывает историю, не только самую невероятную из всех тех, которые Крону когда-либо доводилось слышать, но вдобавок историю, в которую верит. Юхан Крон уже видел себя в зале суда: блестящий оратор, агитатор, манипулятор, который тем не менее никогда не выпускает из виду закон, одним словом, сплошная радость и для зрителя, и для судьи. Поэтому, узнав, какие планы вынашивал Сигурд Олтман, Крон поначалу ощутил разочарование. Но напомнил себе то, что неоднократно внушал ему отец, — адвокат для клиента, а не наоборот, — и согласился вести защиту. Потому что на самом деле Юхан Крон вовсе не был плохим человеком.

И, покидая окружную тюрьму Осло, куда днем раньше перевели Сигурда Олтмана, Крон даже обнаружил в деле, которое и само по себе было исключительным, некие новые горизонты. Войдя в офис, он первым делом позвонил Микаэлю Бельману. До этого они встречались лишь однажды, и речь шла, разумеется, об убийстве, но Юхан Крон уже тогда раскусил этого Бельмана. Рыбак рыбака видит издалека. И поэтому Крон примерно представлял себе, что ощущает Бельман после сегодняшних газетных заголовков об аресте, произведенном ленсманом.

— Бельман слушает.

— Это Юхан Крон. Мы с вами однажды уже встречались.

— День добрый, Крон. — Голос был официальным, но нельзя сказать, чтобы неприветливым.

— Правда добрый? И каково это — чувствовать, что тебя обошли прямо на финишной прямой?

Короткая пауза.

— Что вам нужно, Крон?

Собранность. Бешенство.

И Юхан Крон понял, что все получится.

Харри и Сестрёныш молча сидели у постели отца в Государственной больнице. На тумбочке и на двух столиках в палате стояли вазы с цветами, которые вдруг стали появляться в последние дни. Харри подошел поближе и посмотрел на карточки. На одной из них было написано «Мой дорогой, дорогой Улав», а подпись была «твоя Лиса». Харри никогда не слышал ни о какой Лисе, он и не думал, что в жизни отца могли быть какие-то другие женщины, кроме матери. Другие карточки были от коллег и соседей. Наверное, проведали, что дело идет к концу. И ведь знают, что уже не увидятся, а все равно шлют эти приторно пахнущие цветы, словно заглаживают вину, что так и не нашли времени его навестить. Харри смотрел на цветы, которые окружили кровать, как грифы умирающего. Тяжело опущенные головы на тонких шеях стеблей. Красные и желтые клювы.

— Харри, здесь нельзя пользоваться мобильными телефонами! — строго прошептала Сестрёныш.

Харри выудил телефон и взглянул на дисплей.

— Прости, Сестрёныш. Но это важно.

Катрина Братт сразу же перешла к делу:

— Лейке, вне всякого сомнения, бывал в Устаусете и окрестностях, — сказала она. — В последние годы он несколько раз покупал билеты на поезд по интернету, оплачивал бензин кредитной карточкой на бензозаправке в Йейлу. И продукты покупал в основном в Устаусете. Что особенно примечательно — это счет-фактура на стройматериалы, тоже в Йейлу.

— Стройматериалы?

— Ага. Я заглянула в опись. Доски, гвозди, инструменты, стальная проволока, пеноблоки, цемент. Больше чем на тридцать тысяч крон. Только этому счету уже четыре года.

— Ты думаешь о том же, что и я?

— Что он построил себе там, в горах, небольшую пристройку или что-то в этом роде?

— На его имя не зарегистрировано ни одного домика, к которому можно сделать пристройку, мы это проверили. Но ты же не станешь покупать продукты, если останавливаешься в гостинице или хижине для туристов. Думаю, Тони незаконно построил себе дачку в районе национального парка, о которой он, по его словам, мечтал. Разумеется, хорошо вписанную в местность, — чужим не найти. Место, где бы ему никто не докучал. Но где именно? — Харри вдруг понял, что он встал и ходит взад-вперед по больничной палате.