Надо было принимать решение. Теперь Йофрид знала всё, что хотела знать, — эригманы покинули Ладосар и теперь единственным препятствием между ней и новообретённым домом был Майрон Синда. Орийка должна была сделать всего один шаг, чтобы украсть то, в чём отчаянно нуждались её люди. Заплатить презлым за предобрейшее.

Рог вновь был протянут для мёда, волшебнику нравилось, что его поит сама Йофрид. Но вдруг на стол перед ними со стуком опустился поднос. Там стояли две большие деревянные кружки, увенчанные пенными шапками, источавшими сладко-горькое благоуханье. Конани подняла глаза и сжала челюсть, встретившись с прямым взглядом Улвы. Проклятая девчонка решила, что ждать больше не надо и допустила самовольство!

— Это… — хотела начать Йофрид, но Майрон перебил:

— Я знаю, что это. «Дубовая бочка» Тронтольпа Пивомеса. Пиво королей!

— Да… — во рту конани пересохло, — подарил один гном ящик лет… пятнадцать назад. Не смогла оставить такое сокровище…

Майрон усмехнулся, он помнил того гнома, плыл с ним через Седое море на Ору.

— Что ж, — громыхнул он, поднявшись, — за новые начинания!

Йофрид поддалась импульсу и встала, судорожно складывая слова, которые находила в душе и в памяти. Она высоко подняла кружку.

— За нашего доброго хозяина! Он совершил славные подвиги, осветившие нам путь в будущее! Истинно говорят: ценнее злата и побед — лишь славы путеводный свет!

Хирдквинне радостно загомонили, раздался хохот, громче заиграла музыка, но прежде всего этого тонкий слух конани смог различить одно важное слово: «знаний». Она не была уверена, чего ожидать, когда провозглашала эту здравицу, надеялась что-то увидеть в самом Синде, однако тот остался неколебим, но его юный ученик, видать, не задумываясь, промолвил: «знаний». Исправил.

Майрон поднёс кружку ко рту, сдул пену, однако сильный удар выбил сосуд из его руки. Пиво расплескалось по столу, потекло на пол. Музыка умерла, как и все прочие звуки. Множество непонимающих взглядов сосредоточились на Йофрид. Седовласый не шевелился, ничего не говорил. Он не был удивлён и вполне понимал, что только что произошло. Ведь Майрон тоже слышал обронённое слово, — Оби мимовольно сломал его игру.

— Ценнее злата и побед, — сказала конани, — лишь знаний путеводный свет.

— Складно. И кто это сказал?

— Мне кажется, что ты, — ответила женщина чуть дрожащим голосом, — полтора десятка лет назад.

Он хмыкнул.

— И верно, так и сказал…

Застывший было воздух шевельнулся, Майрон ощутил это кожей лица, успел заметить движение краешком глаза, и рука метнулась словно жалящая змея. Звон металла о металл, — лезвие топора угодило прямо в захват бронзовых пальцев.

— Для них, — сказал он, поворачиваясь к нападавшей, — ты, наверное, очень быстрая, Улва с Оры. Для этих женщин. Самая быстрая, не по годам сильная, рослая, выносливая. Но для меня ты как падающий мешок с дерьмом, — ловить тебя не хочется, но не убегать же, верно?

Он дёрнул и вырвал топор из рук девчонки, сдирая кожу ладоней. Раздались вопли, когда большой стол отлетел в сторону, пришибив нескольких ориек, а пальцы Майрона сжались на горле Улвы. Он поднял её над землёй как игрушку и сдавил нещадно, ещё чуть и гортань сломалась бы.

— Учитель, не надо!

— Молчать! — приказал Майрон свирепо.

Вновь повинуясь своим рефлексам, седовласый выставил левую руку и удар меча Йофрид пришёлся на тонкий бронзовый браслет, что он носил. К конани обратилась пара очей, светившихся в темноте. Она отступила, роняя оружие, опустилась на колени, сложила руки в жесте молитвы и покорности.

— Пожалуйста, — воскликнула воительница, — пощади её! Убей меня, если хочешь, но не её…

— Умолкни ты тоже. — Его голос сделался холоднее ледяных ветров самой Оры. Майрон вновь посмотрел на отчаянно цеплявшуюся за жизнь Улву, что пачкала кровью ладоней его предплечье. — Наверное, я должен преподать тебе урок, исправить дурное воспитание, но какое право я имею после стольких лет. И всё же…

Он схватил её за правое плечо и дёрнул так, что вырвал руку из сустава, а девчонка не смогла даже закричать. Да и не попыталась, только бешеного пламени в её глазах прибавилось. Язык не помещался во рту, слюна текла по подбородку, наливались кровью склеры, боль была ужасной, но первая хирдквинне не покорялась безысходности.

— В следующий раз, когда поднимешь на меня руку, я вырву её с корнем, маленькая злобная куница.

Он сложил пальцы левой руки щепотью и ударил Улве в верх живота, а потом просто отпустил. Орийка упала, скрючилась на земляном полу, содрогаясь от спазмов. Её вырвало. Тёмный человек поставил сапог на голову бессильной и беззащитной жертвы, чувствуя на себе взгляды. Обождал немного.

— Что? Никто не посмеет? — спросил он, оглядываясь. — Никто не поможет ей? Ни вы, храбрые хирдквинне, ни вы, могучие шаманки? Нет? И правильно! Потому что я сжёг Кнуда Косолапого со всем его хирдом и вас сожгу тоже! Потому что я пожёг вашу наставницу, Бергдис и Хейдрун, а вас самих превращу в пепел, посмейте только обратиться к ветрам Астрала! Помните? Несомненно, помните, жалкие вы бледные сельди! Что же до тебя, Куница, не будь ты моей плотью и кровью, раздавил бы!

Он убрал ногу и зашагал к распахнутым дверям.

— Оби! Наведи здесь порядок и возвращайся домой без промедления!

Вскоре седовласый поднялся в седло торгаста и исчез в ночном небе, а его ученик бросился к полуживой Улве с целительными чарами, пульсировавшими на кончиках пальцев. Йофрид тоже бросилась к ней, приподняла голову, заботливо убрала волосы.

— Не пытайся говорить, сейчас я всё поправлю, — бормотал юный целитель, забирая боль себе, — сейчас-сейчас…

— Что он сказал? — едва слышно, задыхаясь и вздрагивая от спазмов, шептала Улва. — Я неправильно… что он сказал?

— Это был твой отец, — заставляя себя неимоверным усилием, ответила ей Йофрид, — твой настоящий отец, дочка.

* * *

Вернувшись в усадьбу, Майрон швырнул свой плащ прямо в прихожей и из внутреннего кармана с недовольным мяуканьем выбрался Лаухальганда.

Рив отхлебнул из фляжки, пометался по дому, потом вышел во двор и отправился к поленнице. В нём бурлило слишком много силы и гнева, кровь жгла вены, в животе клокотал вулкан и давление стискивало виски до хруста, било по затылку.

Он хотел кричать, и он кричал, ревел зверем, выдыхая молочно-белый пар, словно на морозе. Поставленные на колоду поленья разлетались от ударов ладони, а когда они перевелись, рив обрушился на стену кузницы и раздробил несколько камней в щебёнку. Ему было так невыносимо тяжело, что руки сами тянулись к голове с неясным противоестественным желанием порвать кожу, продавить кости черепа и сжать мозг.

Майрон бушевал почти час, пока самую малость не успокоился и не уселся на пороге дома с трубкой в зубах. Он запустил пальцы в растрепавшиеся волосы, вдыхал пряный дым и размышлял о том, что чуть не убил собственное дитя. Ведь мог это сделать, чуть нажать и прервать жизнь, которая внезапно оказалась ценнее сотен, тысяч, десятков тысяч иных. Ярость едва не ослепила его, едва не лишила всякого самообладание. Подумать только, она хотела отравить его, а потом ещё и голову снести попыталась, эта маленькая дрянь… до чего же упорная!