Лакюзон плакал.

Он стоял на коленях возле полковника, и губы его едва слышно бормотали:

– Сразу двое… двое за одну ночь. О Господи, за что ты наказываешь нас так жестоко и так поспешно!..

Между тем Варроз продолжал:

– Мне уже не больно… плечо немеет, и рану я больше не чувствую. Только вот спать хочется… я посплю. И это будет последний мой сон, сынок.

– Отец мой… – воскликнул капитан исполненным муки голосом, – отец мой, благословите же меня!

– Ляг рядом со мной на солому и положи мою правую руку себе на лоб. Я хочу так уснуть, и пусть мое благословение витает над тобой, даже когда я буду спать уже вечным сном.

Лакюзон повиновался – полковник как будто забылся сном. С губ его срывался лишь слабый, глухой стон – в такт вдохам обессилевшей груди.

Гарба, держась за рукоятки пистолетов, которые он только что перезарядил, расположился в первой камере грота. Он сидел, привалившись спиной к скальной стене и не сводил глаз с узкого прохода, что вел наружу.

Прошел час или около того.

Луна, быстро спускаясь за горизонт, в конце концов разорвала плотную пелену облаков, затянувшую небо от края до края, и бледное ее сияние упало на площадку перед входом в грот. В бледном лунном свете тьма снаружи казалась еще более непроглядной, чем мрак в чреве грота.

Вдруг ординарец вздрогнул.

Ему послышался слабый шорох, как будто по склону скатился камешек.

«О-о… – пробормотал Гарба, – что бы это могло быть? Может, заяц пробежал или птица ночная крылом за что-то задела, а может, и какой человек…»

В положении наших героев, понятно, это было вопросом жизни и смерти.

Гарба приподнялся и, силясь не дышать и унять учащенно забившееся сердце, прислушался.

Через мгновение шорох повторился.

Где-то совсем рядом с гротом зашевелились кусты.

«Плохо дело, – подумал ординарец, – это может быть только человек, а человек в такое время означает враг…»

Прошло еще несколько секунд.

Гарба снова затаил дыхание.

Внезапно в лунном свете промелькнула смутная тень.

Снаружи, у входа, кто-то замер на месте…

Потом тень наклонилась, снова выпрямилась и почти сразу же исчезла.

В то же время послышался окрик:

– Эй, ребята, сюда! Они у нас в руках! Вот он, вход в их логово.

– Тревога, капитан! – живо выкрикнул Гарба. – Нас обнаружили.

– Я все слышал, – ответил Лакюзон, – а выжидал потому, что не хотел будить полковника.

– Эх, – проговорил тогда угасающим голосом полковник, – я не сплю и пока еще жив… Надеюсь, сон жизни скоро закончится и я умру как солдат… Помоги же мне встать, сынок, и дай мою шпагу.

Поддерживаемый Лакюзоном, наш герой поднялся сперва на колени, потом встал на ослабшие ноги и, опираясь на свою добрую, крепкую шпагу, стал ждать.

Снаружи послышались шаги и голоса – они становились все ближе.

Серые были совсем рядом.

Вскоре синеватые просветы на небе снова скрыло тенью, на сей раз более плотной.

Серые заняли весь проход.

– Ах ты, дьявол! – воскликнул один из них. – Да тут черно, как в печке! И впрямь вход в преисподнюю!.. Запалите-ка ветки, чтоб виднее было…

Совет был правильный – его исполнили незамедлительно. Ветки, сорванные с самшитовых кустов, что росли в расщелинах меж камней, занялись трескучим пламенем – и вход в грот ярко осветился.

В то же самое время серые, несколько человек, согнувшись, заглянули внутрь.

Гарба только этого и ждал.

Он разом разрядил оба пистолета.

Двое серых упали. Остальные отпрянули, взвыв от страха и ярости.

Гарба уступил место капитану, готовому стрелять в любое мгновение, а сам принялся перезаряжать свои пистолеты.

Не усепл он покончить с этим делом, как серые снова пошли на приступ. Наши герои дали залп из четырех пистолетов – на земле остались лежать четыре трупа.

– Перезаряжаемся! – скомандовал Лакюзон. – Да поживей!

Оторопев от оказанного им «горячего» приема, осаждающие больше не смели высунуть нос. Укрывшись на склоне горы, чуть ниже входа в грот, они открыли непрерывную пальбу из мушкетов, целя в зияющий впереди проем. Но их пули, все как одна, угодили в свод, не задев трех наших героев.

Обескураженные промашкой, серые прекратили стрельбу.

Какое-то время они, похоже, совещались, потом послышался голос их главаря:

– Сдавайся, Варроз, и сохранишь себе жизнь!

– Нет, черт возьми, не сдамся[78]!

После недолгого молчания снова послышался окрик главаря:

– Если не сложишь оружие, мы перебьем вас всех до последнего, и живым тебе не уйти! Так что сдавайся.

И Варроз отвечал все так же:

– Нет, черт возьми, не сдамся!

Взбешенные потерей своих, серые и впрямь были настроены расправиться раз и навсегда с тремя нашими друзьями, один из которых был ранен. Только теперь они изменили тактику.

Они вскинули тела убитых товарищей – наподобие щитов и, прячась за них, ринулись в проход, который вел в переднюю камеру.

Их расчет был точен – пули Лакюзона и Гарба не могли пробить защиту из человеческой плоти. И через какое-то время в пещерном мраке, освещенном лишь зыбкими отблесками горящих снаружи веток, завязалась ожесточенная рукопашная схватка.

Серых было шестеро.

А наших друзей – только двое: Варроз был при смерти.

И тут произошло нечто необыкновенное – почти чудо.

Обессиленный полковник, с перебитым плечом, совсем обескровленный, на едва держась на ногах, вдруг с невероятным усилием воли, души и нервов решительно двинулся к противникам, схлестнувшимся не на жизнь, а на смерть, поднял свою тяжелую шпагу и дважды рубанул ею сверху вниз.

Двое серых тут же рухнули наземь – головы у обоих были рассечены пополам. Остальные при виде такого развернулись и бросились наутек.

– О Господь всемилостивый, – проговорил Варроз, поднося к губам крестообразный эфес шпаги, – слава тебе! Теперь можно и умереть…

Старый солдат припал на одно колено, затем, не выпуская шпагу из руки, медленно осел на землю.

Господь внял его последней просьбе – он умер в бою.

– Отец мой, – воскликнул Лакюзон, – подождите! Мы скоро будем с вами!..