и смотрит вдаль, пусть встречает и провожает всех, кто, проезжает по Ставрополью. Вот и об этом я поговорю с Караченцевым. Деньги у нас найдутся, это не проблема. Пригласим из Москвы — и в этом ты нам поможешь — знаменитого скульптора, и наша чабанка встанет у всех на виду — она того достойна. Не только у вас, а повсюду те чабаны, которые измерили своими ногами всю нашу степь, свое уже отходили, и теперь их заботу об овцах взяли на себя комплексы. А память о чабанах? Ее-то ничем не заменить, да и не следует заменять. В чабанском музее мы сможем собрать все, что относится к степному житью-бытью овцеводов, и сохраним для потомства.

Завтракая и разговаривая, мы незаметно обратились к текущим делам «Привольного», и Андрей с нескрываемой грустью в голосе поведал мне, как его «сосватали» директором.

— Сватовство было быстрым, — добавил он. — Меня вызвали в райком, Караченцев объяснил, почему Суходрева переводят на работу в райпарткабинет. Караченцев считает, что Артем Иванович — человек умный, думающий, но что хозяйство — не его стихия. Тут, при книгах, где дело касается лекций, бесед, семинаров, Суходрев будет как раз на своем месте. А ты, говорит, потомственный овцевод, становись директором. В краевых инстанциях вопрос о твоей кандидатуре согласован и одобрен. Сегодня в твоем присутствии примем решение бюро… Так в тот же день домой я вернулся уже директором «Привольного». Но, признаюсь тебе, до сих пор еще не знаю: если говорить о Суходреве, то он, это точно, сейчас на своем месте, а вот о себе этого сказать пока не могу.

— Очевидно, из скромности?

— Эх, если бы из скромности! — Андрей встал, как-то по-особенному поправил под поясом сборки рубашки, худой, стройный, загорелый. — Дело-то сложнее. Видишь, каким я стал джигитом. Некогда, брат, ни поесть, ни поспать как следует. Это я сегодня ради тебя завтракаю дома. Спроси мою Катюшу: неделями не заявляюсь домой. Спасибо тетушке Ольге — ночует у нас, когда меня нету, постоянно помогает Кате. Вот при Кате скажу: жалко мне ее, плохой получился из меня муж. Дома-то почти не бываю. И все дела, дела.

— Андрюша, я же дома не одна, — вновь покраснев теми же пятнами на серых щеках, сказала Катя. — Сейчас скучать мне некогда. А вот и еще прибавится семья, забот станет больше. Совсем будет весело.

— А почему мало бываю дома? — Андрей принял из рук жены стакан чаю. — Все эти так называемые новшества Суходрева надо было ломать, а сделать это оказалось не так-то просто. Многие привыкли к суходревской вольнице, разболталась дисциплина, не стало элементарного порядка. Я знаю, кое-кто в душе меня поругивает, называет диктатором. Дескать, и строг, и требователен. Но поверь мне, Михаил, без требовательности никак нельзя. А тут еще беда — Катюшин отец, твой дядя Анисим Иванович… Как с ним быть? Тесть он мне, все ж таки родич…

В детской послышался писк, похожий на мяуканье, и Катя, все бросив, ушла к детям.

— Катюше еще не говорил, а тебе скажу, — понизив голос, продолжал Андрей, — скоро расстанусь я с тестем, и будем мы вечными врагами. Но я не могу держать его дальше на должности управляющего. Ты видел, какое в «Привольном» развернулось строительство? Это уже комплекс новейшей модели, строится по проекту архитектора. К осени все будет готово, от соломенных кошар не останется и следа. Вот тогда вместе со старыми кошарами распрощаюсь и с тестем. Нельзя оставлять его на комплексе, не потянет, — добавил он, как бы желая, чтобы я с ним непременно согласился. — Нет у него сил, ни физических, ни душевных.

— А как на деле показали себя комплексы в других отделениях? — не без умысла спросил я, когда Катя вернулась. — Есть от них реальная выгода?

— Снова уснули малыши, — сказала радостная Катя. — Любят поспать.

— Вопрос, Михаил, непростой ты задал. — Андрей задумался, ладонями сгреб падавший на лоб чуб, откинул его назад. — Есть ли реальная выгода? Есть она или ее нету, а отступать назад нельзя. У нас нет пастбищ. Помнишь, в тот твой приезд дед Горобец проклинал меня? Забыл? А я хорошо помню. И теперь, когда прошло несколько лет, вижу: не зря так тревожился знаменитый чабан.

— Почему не зря?

— Была у него на то причина, — сказал Андрей. — И хотя старик о ней не говорил, а чутьем чабана чуял, что даже третье поколение тех овец, которые родились и выросли на приволье, для стационарного содержания, оказывается, пока что не годится. У них еще не выработались те гены и та наследственность животных форм, которые им нужны. Вот факты: у овец, которые содержатся на комплексах, но прародители которых выросли в степи, шерсть длинная, густая, однако в ней нет необходимой волокнистости, а мясо не имеет привычного запаха и вкуса баранины.

— Почему же? — спросил я.

— Вот мы и бьемся над этим «почему», — ответил Андрей, допивая чай. — Надо полагать, все это происходит по той простой причине, что мы еще не создали ту, специальную породу тонкорунной овцы, генетический инстинкт которой уже не знал бы ни вкуса степных трав, тех самых, о которых с такой любовью говорил тогда дед Горобец, ни степного приволья, а хорошо бы знал новое, стационарное, или, как теперь любят говорить, комплексное, содержание. Такую породу надо создать непременно, и мы ее создадим. Вот тогда и встанет все на свое место. Но для создания новой породы овец требуются годы. И есть у нас и еще одна важная проблема — люди, овцеводы. У недавних чабанов, а теперешних овцеводов-механизаторов недостает той культуры, которая необходима им в работе на комплексе. Раньше как было? Чабан положил ярлыгу на плечо и пошел гулять следом за пасущейся отарой — все так просто. Теперь же надо работать не ногами, а головой. Мы еще не научились кормить животных так, чтобы в их дневном рационе были необходимые белковые и минеральные компоненты, которые в таком изобилии давала овцам простая пастьба.

Я слушал Андрея, для меня все это было и ново и интересно, и все же я все время помнил о машине, на которой мне надо было бы съездить в село Алексеевку и на