Удивлённый Рюрик повернулся к Чермному:

- Вот как? И Киев ему отдай? - с деланым изумлением вымолвил он. - А боле ничего не желает Романко?

- Боле ничего, - ответил Вячеслав. - Или выходи на бой, или оставь Киев князю моему.

Рюрик вздохнул. Больше не было сказано ни слова, но и так всё предельно ясно. Роман желал божьего суда - боя, ибо только так решались между князьями все споры с древних времён. Он был готов к бою и давал понять, что лишь в битве Рюрик может отстоять своё право на Киев. Но, отослав послов и взглянув в зелёные глаза Всеволода Чермного, Рюрик понял, что боя не будет.

И всё-таки он упрямился. Всё-таки ещё за что-то цеплялся - то ли надеялся, что одумается Роман, то ли ждал помощи от Всеволода и остальных Ольговичей, то ли уповал на Господа Бога.

В ожидании прошло несколько дней. Роман стоял в Подоле, Рюрик и Ольговичи затворились на Горе. А потом однажды в терем к Роману прискакал гонец - Ольговичи соглашались вступить в переговоры.

* * *

Разговаривали недолго. Понимал Всеволод Чермный - непрочно сидят Ольговичи в Киеве. Пригласил их Рюрик Вышлобый, а теперь его загнали в угол, боле он не киевский князь. Вот и выходило, что они, как незваные гости, должны убираться подобру-поздорову.

Роман не стал их удерживать. Посла Всеволодова, боярина Ольстина Олексича, выслушал внимательно и велел передать князьям:

- Я с вашим стрыем Ярославом был в союзниках. И ради старой дружбы и родства с тобой, Всеволод Святославич, родственной крови лить не хощу. Ворочайтесь в свою вотчину - преград чинить не стану и зла не держу.

Привыкли Ольговичи, что переменчиво их счастье. Всегда Мономашичи стоят над ними, очень редко - подле, и никогда никто из Мономашичей не ходил под Ольговичами. Так повелось ещё со времён Владимира Мономаха, так оно выходило и на сей раз. Быстро собрались князья и отъехали вместе с дружинами и боярами в Чернигов.

Оставшись без союзников, в как-то сразу опустевшем дворце, Рюрик недолго сопротивлялся. Добило его известие, что некоторые бояре по примеру именитого думца Чурыни отъехали в стан Романа Мстиславича. После того некуда было деваться Рюрику. Один оставался ему путь - назад, в свой родовой город Вручий.

Печален был день, когда покидал князь свой город. На несколько улиц растянулся княжеский обоз - увозил Рюрик с собой не только утварь и рухлядь, но и большую часть казны. Опустошил перед Романовым приходом клети и бретьяницы. Кабы мог бы, даже роспись на стенах домовой церкви сколупнул. Холопы с ног сбились, укладывая добро. Княгини Анна и Предслава охрипли, приказывая и распекая нерадивых слуг. А Рюрик злобной тенью бродил по дворцу, натыкаясь на мечущихся холопов, и злоба точила его изнутри. Хорошо бы напоследок подпустить красного петуха, чтоб выгорел дворец и Киев заодно, чтобы достались Роману одни головешки!

Он последним, ссутулившись и глядя в пол, вышел из терема, постоял немного на крыльце. Княгини и сыновья уже сошли вниз, ждала его дружина и холопы, били копытами осёдланные кони. Рюрик оглянулся на маковку домовой церкви, перекрестился. На паперти стоял священник Николай, смиренно крестил отъезжающего князя. Подумалось, что тем же вечером будет он благословлять здесь Романа, и такая взяла Рюрика злость, что и сказать нельзя. Сплюнув, он сошёл с крыльца и взглянул на домочадцев. Анна, поймав недовольный взгляд мужа, быстро отвела глаза, а Предслава задержала взгляд.

- Что, дура-баба, рада? - вскрикнул Рюрик визгливо. -Романко твой, пёс поганый, родного твово отца со свету сживает!

- Да что ты, батюшка, - отшатнулась Предслава. - Да Роман мне…

- Будто не ведаю - ревёшь ты ночами, обратно, в мужнину постель хощешь, - Рюрик полез в седло. - А у него таких, как ты, в кажном селе десяток и в Галиче полсотни.

Предслава всхлипнула и вслед за мачехой полезла в возок. Княжий поезд тронулся с Горы. Столпившись вдоль улиц и на Подоле, кияне провожали князя молчанием. И это ещё больше злило Рюрика. Проезжая мимо знакомых улиц, окружённый молчанием, он в душе клялся, что отомстит и Роману, и предавшим его горожанам.

Напрасно ждали Ольговичи и Рюрик, что Роман закатит трёхдневный пир, что выставит на улицы остатки медов из княжеских медовуш и поспешит объявить себя великим князем. Так бы поступил каждый на их месте, об этом грезили многие князья, кто ещё не потерял надежды по лествичному праву взойти на Гору. Даже Всеволод Юрьич, хоть и отрёкся вслед за Юрием Долгоруким и Андреем Боголюбским от борьбы за старшинство, свой стольный град Владимир помышлял не более не менее вторым Киевом. Пусть вторым - но Киевом же! А тут Роману Мстиславичу улыбнулась такая удача! Соединил он под своей рукой не только Волынь и Галич - вся Киевская земля отныне стала ему послушна. Силён он. Пожелает - так и со Всеволодом Большое Гнездо схватится. Призовёт вечно недовольных соседом рязанских князей, подымет Новгород - не устоять тогда Владимиру-на-Клязьме. А там и за Ольговичей возьмётся, чтоб не мешались под боком. Власть в Киеве даст ему такое право.

Так думали в те дни все русские князья. Но у самого Романа иные мысли бродили в голове.

Действительно, как и положено всякому князю, севшему на золотой великий стол, он сперва закатил пир для дружины, бояр и союзных князей. Угостил и киян, и чёрных клобуков, для чего пришлось ему опустошить окончательно Рюриковы бретьяницы, кладовые и медуши.

На другой день, как отшумели пиры, призвал он своих бояр, киян и союзных князей в думную палату. Сидели в полупустом тереме - столы и лавки Рюрик увезти не смог, но вот камчатые скатерти вывез, оставив только простые, будничные. И в ложнице не осталось ни перин, ни медвежьих полстей, и сундуки исчезли, и полавочники, и подсвечники, бедно смотрелись голые стены. Рюрик забрал даже ковры.

- Что, не по нраву на голых-то досках сидеть? - усмехнулся Роман, оглядывая собравшихся. Золотой стол тоже увёз Рюрик, для князя еле сыскали приличный столец, но он нарочно стоял, не садясь. - Всё забрал Рюрик, пожадничал - дескать, коль не моё, то пущай ничьим не будет. И казну увёз, и ествы с питьём забрал, сколько смог. Вы здесь три дня пировали, а на четвёртый я вас не позову - пусто в кладовых, а новину когда ещё подвезут.

Бояре и князья заворчали. Все поминали прижимистость Рюрика - дескать, пиры закатывал редко, киянам и вовсе скупился лишнюю бочку вина поставить. Роман слушал хулу на бывшего тестя молча. Он-то помнил, каково пировалось ему семь лет назад, когда хмельной Рюрик от широты душевной предложил ему пять поросских городов. Умел пить и гулять Вышлобый.

- Не о том речь моя, бояре, - молвил он наконец, - а лучше подумайте - почто Рюрик ныне всё, что мог, вывез? Не потому ли, что Киев считал своей вотчиной? Эдак он у себя во Вручем распоряжаться может, а Киев не его город. Киев - Руси сердце. Он не Рюриков, не Всеволодов, не мой. Киев - общий. А князья наши того понять не могут. Бьются из-за него насмерть, крамолу куют. И на чужие уделы завидущий глаз бросают. Думают только о том, что у соседа кусок жирнее, да и норовят в свои щи чужой кус мяса заполучить. То из-за княжений, то из-за волостей все свары идут, а половцы приходят и грабят. Да и не только половцы - с запада угры, с севера свей и латиняне, с востока булгары. Со всех сторон теснят Русь - а мы силы на усобицы тратим. Не так давно меня самого Рюрик с Ольговичами хотели со стола скинуть. Они его не добывали, кровь свою не проливали - им, вишь ты, завидно, что у меня земли поболе. А то, что сами они не безземельные, что у них есть свои вотчины, никто не помыслил. Вот и покарал их Господь за корыстолюбие.