Таким образом можно было наблюдать судьбу во всем ее блеске: она как бы показывала, что все принадлежит ей, у человека же нет ничего, что могло бы считаться его собственностью» (Прокопий).

О Боге, заметим, ни слова…

6. Вандальский Рагнарёк

Так были насильственно разделены два успевших тесно сблизиться народа Африки – вандальский и римский. Они даже начали говорить на одном языке, настолько переняв привычки и обычаи друг друга, что, сидя (или возлежа) в обеденном зале, называемом ими обоими одинаково, ели одинаковые кушанья, приготовленные по одинаковым кулинарным рецептам. Вспомним, что писал об этом Эдуард Гиббон: «После того как три поколения вандалов прожили в достатке и в наслаждениях теплого климата, суровые доблести этого народа исчезли, и он мало-помалу сделался самым сластолюбивым из всех народов земного шара (всецело уподобившись в этом афроримлянам. – В.А.). В своих виллах и садах, достойных того, чтобы их называли персидским именем земного рая («пардес» – «парадис». – Примеч. авт.), вандалы наслаждались прохладой и роскошью, а после ежедневного пользования ваннами садились за стол, за которым им подавали все, что можно было найти самого изысканного на суше и в морях. Любовь и охота были главными занятиями их жизни, а в свои свободные часы они развлекались пантомимами, бегами колесниц и театральными представлениями, заключавшимися в музыке и танцах…» («Закат и падение Римской империи»). Но внезапно все переменилось, как по мановению волшебного жезла злобного колдуна. Внезапно вандалы вновь стали германским «народом-мигрантом», обреченным с чадами и домочадцами скитаться в поисках пристанища (не считая тех, кто, вследствие безвыходности своего положения, пошел на императорскую службу). В то время как римляне, оставшиеся в Карфагене, сделали вид, что так и надо, как если бы не было столетия вандальского господства, хотя под властью вандалов в Римской Африке царил мир, процветала торговля, в приморских городах возникли международные кварталы и вообще сложилась своеобразная, привлекательная во всех отношениях, смешанная культура.

Так доказала свое превосходство интеллектуальная концепция стратига Велизария, принесшая свои плоды. Великий афроримский мегаполис, не отданный, волей восточноримского военачальника, своему войску на поток и разграбление, как будто возродился к новой жизни.

«Даже деловой жизни не причинено было никаких помех, но в городе, захваченном войском, изменившем свое государственное устройство, пережившем перемену власти, ни одно помещение не оставалось закрытым, а секретари, составив списки, разместили, как полагается, солдат по домам, и те сами, покупая (слава Велизарию! – В.А.) на рынке то, что каждый хотел к завтраку (а также, надо полагать, к обеду и к ужину. – В.А.) жили спокойно (и давали спокойно жить тем, к кому их определили на постой. – В.А.). После этого Велизарий дал твердое обещание безопасности бежавшим в храмы вандалам и занялся восстановлением стен, которые оказались настолько заброшены, что во многих местах любой мог подняться на них и легко произвести нападение. Значительная их часть лежала в развалинах, и карфагеняне говорили, что из-за этого Гелимер и не остался в городе» (Прокопий).

Благодаря этим описаниям, которые могли выйти лишь из-под пера очевидца, перед нами оживают картины жизни, отделенной от нас более чем пятнадцатью веками человеческой истории. Жизни в самодостаточном, однако же, открытом всему миру, космополитическом богатом мегаполисе, на фоне миллионного (или даже полумиллионного) населения которого несколько тысяч пришедших его «освобождать» восточноримских воинов не слишком бросались в глаза. Прежде всего – потому, что им было запрещено пускать в ход по любому поводу оружие и насиловать женщин. С другой стороны, в таком огромном городе победителям и не нужно было никого насиловать, местные представительницы прекрасного пола легко открывали свои сердца «освободителям». А если та или иная карфагенская красотка вдруг оказывалась слишком неприступной, можно было без труда воспользоваться услугами многочисленных карфагенских писцов и диктовать им хоть по дюжине любовных писем в день, пока сердце красотки не смягчалось. Писцы могли помочь и тем воякам Велизария, у которых за морем была зазноба. Ведь «для тебя, родная, есть почта полевая…» И везли императорские галеры по Средиземному морю (наконец-то ставшему снова «нашим» для «ромеев») любовные послания, да и просто письма близким, на родину воинов Юстиниана – в Константинополь, Сирию, Афины, Анатолию, Египет… Полевая почта VI столетия работала исправно…

Стоило замолкнуть лязгу оружия, как появились предсказатели, и в первую очередь – те, которым все было заранее известно. Как сообщает нам Прокопий: «…в Карфагене в древние времена дети, играя, произносили старинное прорицание, что гамма (буква «Г», по-гречески. – В.А.) прогонит бету (букву «Б», опять-таки по-гречески. – В.А.), и что опять бета прогонит гамму. Тогда это дети произносили во время игры и оставалось оно неразрешимой загадкой, теперь же, напротив, все стало ясно. Ведь сначала Гейзерих прогнал Бонифация, а теперь Велизарий – Гелимера. Была ли это народная молва или предсказание, но таким образом оно исполнилось…»

Дело в том, что имя Велизария начинается со второй буквы греческого алфавита, которую по Эразмовой системе следует произносить как «бета» («бета»=«Б»). Имя полководца, по Эразмовой системе, соответственно следует произносить как «Белизарий». Но, поскольку мы цитируем Прокопия Кесарийского по тексту издания, использующего транскрипцию греческих слов по другой, Рейхлиновой, системе, в которой вторая буква греческого алфавита произносится как «вита» («вита»=«В»), имя восточноримского стратига передается не как «Белизарий», а как «Велизарий» («Велизарий»). По Рейхлиновой системе имя «последнего римлянина» Бонифация следовало бы произносить тоже не через «б», а через «в», как «Вонифатий».

Даже соперничество между двумя ветвями христианской веры, кафолической и арианской – главный бич Карфагена на протяжении последнего столетия – казалось, улеглось чудесным образом, посредством вещих снов и благотворного воздействия святых, как бы без человеческих усилий, что было для сохранения мира, порядка и спокойствия на улицах города, пожалуй, не менее важным, чем поддержание строгим и справедливым полководцем императора Юстиниана дисциплины в рядах своих доблестных воинов. Главную роль в умиротворении сыграла одна из самых знаменитых и наиболее часто посещаемых церквей Карфагена – роскошная базилика Святого Киприана, расположенная на морском берегу в предместье мегаполиса. Тацит Цецилий Киприан (Циприан) был отпрыском именитого афроримского сенаторского рода, одной из самых аристократических фамилий Карфагена, и отрекся от язычества в пользу христианства уже в преклонном возрасте. Введенный, так сказать, в курс дела опытным христианским учителем, Киприан в 248 г., после смерти епископа Доната, сменил его на епископской кафедре Карфагена, откуда был вынужден бежать в период гонений, воздвигнутых на христиан римским языческим императором Децием (Декием). После гибели Деция (по воле Божьей сбитого с коня и утонувшего в болоте) в битве с готами при Абритте и начала эпидемии чумы в 253 г., Киприан, однако, возвратился в Карфаген. Своими