Короткие фразы усваиваются людьми, конечно, легче статей, которые малограмотные жители страны к тому же и прочитать-то не могли. Даже в 1936 году «Комсомольская правда» сетовала на то, что заводские комсомольцы, занимающиеся в политкружке, не понимают, почему Сталинград называют «Красным Верденом». Что такое «красный», они знают, а что такое Верден — нет. Вообще новым хозяевам страны, даже получившим высшее образование, явно не хватало среднего. Многие ведь от низшего сразу переходили к высшему. Казалось, наставление В. И. Ленина о том, что коммунистом можно стать, только обогатив свои знания всем, что выработало человечество, не относится к истории, музыке, живописи и литературе. Многое в этих областях культуры считалось ненужным и устаревшим.

Разумеется, что человечество за свою долгую и не всегда достойную жизнь произвело на свет не одни шедевры. Было среди созданного им много серенького и отнюдь не гениального. Но тем не менее кое-что из всего этого нравилось людям, и они любили это читать, смотреть и слушать. Большой популярностью, например, пользовалась пьеса Алексея Толстого «Заговор императрицы» о Распутине. В театрах одновременно с ней шла пародия «Не ходи ты, Грицю, на «Заговор императрицы»». Любили москвичи и пародию на кинобоевики. Пародия называлась «Мишка, верти» и шла в Театре сатиры. Действие в ней происходило как на сцене, так и в зале, куда по канату с потолка спускался один из актеров. Людям хотелось развлечений.

Новая советская идеология считаться с этим не желала. У работников агитпропа вообще чесались руки на все, что не соответствовало государственной идеологии. В 1929 году, например, присяжные идеологи набросились на иностранных писателей. В «Вечерней Москве» появилась статья «Очистим библиотеки от переводного хлама». В ней предлагалось выкинуть из наших библиотек и книгохранилищ «бульварную продукцию» — всяких там Берроузов, Уэдсли, Локков, Бенуа, Кервудов, Андре де Ренье и других, которых печатало тогда издательство «Мысль».

Горячая дискуссия шла и в отношении Государственного академического Большого театра Союза ССР. Наиболее передовые утверждали, что он свое отжил, что его контрреволюционный, допотопный репертуар, обуржуазившиеся артисты и пыль декораций не нужны новому зрителю, что он отстал от времени не на десятилетие, а на эпоху, и вообще, можно ли называть театром совокупность зрительного зала, сцены и системы отопления? — вопрошали они. Раздражало в Большом театре и это, чуждое всем слово «академический». Большой, Малый да и вообще все «академические» прозвали «аками». Недовольных «аками» возмущало и то, что солистам в них платят большие деньги. Сторонники же объясняли: Собинову платят за спектакль 600 рублей, а сборы он поднимает на 2450, Неждановой платят 260 рублей, а сборы поднимаются на 1750, Гельцер платят 240 рублей, а сборы поднимаются на 360 рублей. Но эти доводы мало кого убеждали. Лозунгу дня «Театр должен не отвлекать от жизни, а организовывать ее» — Большой театр, по мнению его критиков, не соответствовал. Поговаривали даже о том, что на перестройку Большого театра направляют Мейерхольда. В конце концов усилиями наркомпроса Луначарского и других интеллигентных людей Большой театр был сохранен.

О культурном уровне людей, о том, что их беспокоило, например в 1929 году, мы можем в какой-то степени судить по тем вопросам, которые москвичи задавали лекторам Московского комитета ВКП(б), зафиксированным в «Информационной сводке о политических настроениях отдельных групп рабочих и служащих по Москве и губернии». На антирелигиозной лекции лектору поступили записки следующего содержания: «Нельзя ли закрыть церкви в СССР, чтобы их духа не было, так как большинство верующих из бывших нэпманов, торговцев и домовладельцев?», «Почему еще до сего времени продаются позолоченные материи для риз? Надо это прекратить», «Почему вареное освященное яйцо не портится, а неосвященное портится?», «Почему евреи усиленно каждый год проводят свой праздник, даже нашими заводами было выработано еврейское вино для продажи?», «Скажите, на каком основании разрешен для евреев привоз мацы из-за границы?», «Буржуазия, путем эксплуатации, создала высшую технику промышленности, не лучше ли дать уступку частному предпринимательству, чтобы воспользоваться их достижениями?», «Мы, рабочий класс, будем дисциплинированными на производстве тогда, когда не будет на нас нажимать еще какой-то класс, то есть администрация, или, иначе говоря, партия ВКП(б)», «Надежно ли ваша привилегированная группа себя чувствует? Не думаете ли увеличить штат шпионов, а то они редко встречаются?», «Советская аристократия, ожиревшая за счет пота рабочих, передает по наследству свое право на ожирение» и т. д.

Безработные, естественно, задавали такие вопросы: «Почему биржа труда посылает в первую очередь на работу эмигрантов?», «Почему китайцам у нас работу дают в первую очередь?».

В «Информационной сводке» говорится, что в студенческой аудитории некоторые товарищи высказывают мнение о том, что обострение внутрипартийной борьбы является результатом неуживчивого характера Сталина. В сводке отмечается, что определенный слой студенчества, разочаровавшись в действительности, рассуждает так: раз нам не дают возможности разобраться в спорах документально, не просят у партийной массы совета, фактически заставляя голосовать за принятые резолюции-решения, то в ответ на все это мы не будем особенно беспокоиться о судьбах партии.

Из приведенных данных видно, что люди были разные и думали по-разному. Они не доверяли партии, не горели интернационализмом и мечтой о мировой революции, а больше заботились о своих личных интересах. Для партии и государства это было нежелательно. Хотелось идейного единства, а единство — это один уровень жизни, одни интересы, один вождь. Значение этого понятия в жизни страны сформулировал В. М. Молотов. Он сказал: «Морально-политическое единство народов в нашей стране имеет и свое живое воплощение. У нас есть имя, которое стало символом побед социализма. Это имя вместе с тем символ морального и политического единства советского народа. Вы знаете, что это имя — СТАЛИН!»

Помимо единого великого вождя, для создания единого народа нужны были враги, и не вообще враги, а враги конкретные, близкие, действующие под боком. Факт существования таких врагов подтверждали не только аресты и расстрелы, о которых люди знали и о которых писали в газетах и говорили по радио. На них указывали в своих выступлениях разные государственные деятели. Например, председатель Военной коллегии Верховного суда СССР Василий Васильевич Ульрих, выступая 27 февраля 1939 года на объединенной партийной конференции Москвы и Московской области, сообщил о том, что в 1938 году к участникам правотроцкистской оппозиции явился представитель разведывательных органов одной из крупных западноевропейских держав и сказал, что нужно организовать взрыв метро, чтобы лишить нас газового убежища.

Услышав эти откровения, присутствовавшие на конференции, наверное, открыли рты. Тогда да и потом в нашей стране такие выражения, как «представитель разведывательных органов одной из западноевропейских держав», «агент ЦРУ», «резидент одной из иностранных разведок», «представители компетентных органов» и прочие, производили гипнотическое воздействие на советских людей. Все секретное принималось безоговорочно на веру. Со стен на неискушенных людей смотрели плакаты, на которых можно было прочесть: «Будь начеку. В такие дни подслушивают стены. Недалеко от болтовни и сплетни до измены».