А ты молчи, …а мать! —

Звериные сверкали зубы,

Улыбка поперёк лица.

Но, хоть слова крепки и грубы,

Он всё ж похож на мертвеца —

Так механичен хохот звонкий,

И так свободно брань летит

Из уст румяного ребёнка,

Забывшего, что значит стыд.

Тускнеет вся вокруг природа.

Где эта брань и эта грязь,

И как бы светлая свобода

В болоте тусклом родилась?

Ты силы копишь или тупишь,

Россия? Где твой талисман?

Что ты продашь и что ты купишь

На торжище великих стран?

Грабёж, убийства и пожары.

Тюрьма, петля, топор и нож,

Вот что, Россия, на базары

Всемирные ты понесёшь!»

Мальчику, встреченному Сологубом у колодца, вероятно, не больше 12–13 лет, в 1905 г. ему будет 27–28, в 1917-м — 39–40. Легко представить его активным участником исторических драм, случившихся в эти годы.

Крестьянская архаика «чёрного передела» рано или поздно должна была сомкнуться с социалистическими теориями, видящими в частной собственности главный порок старого, обречённого гибели мира.

Ещё одним полем социального (а в перспективе — и политического) напряжения стремительно становился рабочий вопрос. Профессиональных пролетариев было немного, в Европейской России — чуть более двух миллионов (2 % населения), но их борьба за свои экономические права с работодателями была хорошим горючим материалом для революционной пропаганды в силу высокого уровня грамотности в этой среде.

Ну и, наконец, существовал целый клубок национальных вопросов. Наиболее серьёзные из них к началу XX века — польский, финляндский и еврейский, но, так или иначе, искры конфликтов на этнической почве вспыхивали повсеместно.

Все эти запущенные болезни давно требовали уврачевания, но серьёзное лечение постоянно откладывалось, и в какой-то момент они разом проявились в самой острой форме.

«Слабосильный деспот»

Не менее тяжёлой проблемой России, чем перечисленные выше, был её последний император, как будто нарочно не созданный для правления в столь смутное время. Мнения современников о нём достаточно единодушны. Современные его апологеты (например, С. В. Куликов[635]) ищут в Николае Александровиче какую-то скрытую глубину, «загадку». Но если исходить из данных источников, загадка — только в уникальной пустоте, заурядности этого государя, поистине какого-то «человека без свойств», прикрытого маской безупречной воспитанности. Незлой, неглупый, но чрезвычайно элементарный и эмоционально, и интеллектуально, лишённый ярких индивидуальных черт, кроме разве поразительной душевной инфантильности.

В день смерти Александра III управляющий Морским министерством Н. М. Лихачёв говорил Вл. И. Гурко: «Наследник — совершенный ребёнок, не имеющий ни опыта, ни знаний, ни даже склонности к изучению широких государственных вопросов. Наклонности его продолжают быть определённо детскими, и во что они превратятся, сказать невозможно». Напомним, что цесаревичу тогда уже исполнилось 26 лет! В мае 1896 г. А. А. Киреев записал в дневнике: «Дай Бог ему [Николаю II] возмужать!» Вину за незрелость самодержца он возлагал на неправильное воспитание: «Можно ли на него [царя] пенять?! Держали в детской!» А. А. Половцов сетовал уже в 1906 г., что Александр III «сына своего не воспитал». И это было действительно так: «В последние три года жизни отца деятельность цесаревича ограничивалась почти исключительно военной службой и посещением — один раз в неделю, по понедельникам, — заседаний Государственного совета… цесаревич так и не стал соратником отца по государственному управлению. Более того, он даже не получил от него генеральских эполет — случай для XIX в. уникальный!., отношение к наследнику как к „взрослому ребёнку“ сохранялось у императора вплоть до последних месяцев жизни»[636]. «Я ничего не знаю. Покойный государь не предвидел своего конца и не посвящал меня ни во что», — сказал молодой самодержец на первом докладе министра иностранных дел в ноябре 1894 г. Нечто подобное услышал от своего венценосного родственника в.к. Александр Михайлович: «Я ещё не подготовлен быть царём! Я не могу управлять империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами».

Почти все мемуаристы отмечают живой ум монарха, но ум слишком конкретный, не способный к системному мышлению. Один из его учителей К. П. Победоносцев говорил Половцову: «Он имеет природный ум, проницательность, схватывает то, что слышит, но схватывает значение факта лишь изолированного, без отношения к остальному, без связи с совокупностью других фактов, событий, течений, явлений. На этом мелком одиночном факте или взгляде он и останавливается… Широкого, общего, выработанного обменом мысли, спором, прениями для него не существует, что доказывается тем, что недавно он сказал одному из своих приближённых: „Зачем вы постоянно спорите? Я всегда во всём со всеми согласен, а потому делаю по-своему“». О том же читаем и в воспоминаниях Гурко: «Да, в отдельных вопросах Николай II разбирался быстро и правильно, но взаимная связь между различными отраслями управления, между отдельными принимаемыми им решениями от него ускользала. Вообще, синтез по природе был ему недоступен. Как кем-то уже было замечено, Николай II был миниатюрист. Отдельные мелкие черты и факты он усваивал быстро и верно, но широкие образы и общая картина оставались как бы вне поля его зрения. Естественно, что при таком складе его ума абстрактные положения с трудом им усваивались, юридическое мышление было ему чуждо. Обладал Николай II исключительной памятью. Благодаря этой памяти его осведомлённость в разнообразных вопросах была изумительная. Но пользы из своей осведомлённости он не извлекал. Накапливаемые из года в год разнообразнейшие сведения оставались именно только сведениями и совершенно не претворялись в жизнь, ибо координировать их и сделать из них какие-либо конкретные выводы Николай II был не в состоянии. Всё почерпнутое им из представляемых ему устных и письменных докладов, таким образом, оставалось мёртвым грузом, использовать который он, по-видимому, и не пытался».

Как, читатель, вероятно, помнит, умственные способности Александра III современники оценивали гораздо более низко, но зато подчёркивали силу его характера — в этом сын капитально проигрывал отцу. Слабоволие Николая II — общее место. «В безволии Государя вся наша беда», — записал в дневнике 1904 г. в.к. Константин Константинович. По словам А. Н. Куломзина, царь был «человек неискренний, безвольный, как тростник, ветром колеблемый, постоянно искавший новых людей, рекомендуемых придворными интриганами, великими князьями, случайными собеседниками, при полном неумении лично разбираться в представляемых ему людях». «Юный император… не имеет… никакой твёрдости характера. Его убеждает и переубеждает всякий», — отметил Половцов в 1899 г. Последний министр иностранных дел Российской империи Н. Н. Покровский, общавшийся с самодержцем уже на закате его правления, делает сходный вывод: «…Государь, при хороших его способностях, трудолюбии и живом уме, страдал слабостью характера, полною бесхарактерностью, благодаря которой