— И гадить лучше там, где положено, — скривил он губы. — Иначе можно ведь и стражу позвать.

Лук кивнул, поклонился, прижал руки к груди и нетвердой походкой направился к выходу из тупика, пытаясь на ходу прихватить порты. Уже проходя, даже протискиваясь мимо старшины, он на мгновение поймал его взгляд и тут же понял, что тот его узнал. Узнал или заподозрил в нем знакомца. Продолжая раскланиваться, Лук выбрался на улицу и побрел в сторону порта. Он не обернулся ни разу, но чувствовал, что старшина смотрит ему вслед. И не только он. Кто-то еще разглядывал Лука, кто-то очень знакомый, почти родной. Он резко обернулся, так резко, что хурнайская хозяйка, тащившая за его спиной корзину с фруктами, отпрыгнула в сторону. Никого не было. И соглядатая за спиной не появилось тоже.

На портовой площади Лук подошел к тумбе писца, который на заказ писал письма и прошения, бросил ему монету, но письмо стал писать сам. На полоске тростниковой бумаги, к немалому изумлению уличного каллиграфа, собственноручно вывел пеликаньим пером несколько строк, присыпал их мелким белым песком, перевернул бумагу и, свернув ее в трубочку, макнул торцом в котелок с сургучом, который попыхивал парком тут же, у ног. Затем выловил на площади посыльного, вручил ему письмо, дал, к изумлению последнего, серебряную монету и попросил передать весточку девушке, которая сидит на цирковом сундуке в кварталах западного холма напротив лавки одежника. Посыльный, не стирая с лица улыбку, умчался, а Лук опять отправился в логово старшины хурнайского порта, где тщательно припрятал и собственный меч, и все, что могло привлечь к нему излишнее внимание. В записке, которую он передал Лале, значилось: «Завтра около десяти утра подойди к восточной колонне северных шутейных ворот на портовой площади. Стой там примерно пять минут. Считай вслух. Если я не подошел, значит, за тобой следят. Тогда иди к дому Хуш, брось мелкую монету через забор и жди еще пять минут. Считай вслух. Если я не подошел, тогда возвращайся домой и жди известий. Луккай».

Старик радовался возвращению Лука, как ребенок, тем более что тот не обманул ожиданий старшины порта и принес не только хлеб и вино, но и копченый окорок, засахаренные фрукты, ореховое масло и полкорзины спелых яблок. Перекусив со стариком и даже пригубив вина, Лук отправился спать. Заснул он не сразу. Хотя плеск моря баюкал его и свежий ветер залетал в комнату через приоткрытую дверь, все-таки жара не давала уснуть. Но усталость взяла свое, и Лук стал засыпать. Сквозь сон он продолжал перебирать в голове все, что сделал за день, и думал, думал, думал о том, удастся ему задуманное или нет.

Он проснулся за полночь. Старик задавал в своей каморке храпака. Лук, удивляясь блеску ночной волны, искупался, снова перекусил, натянул темный хурнайский длинный халат, нацепил меч, сунул в поясную сумку моток бечевы, веревку с кошкой, бутыль воды и отправился в город. Фонари кое-где горели, но небо было облачным, и кромешной тьмы закоулков и теней хватало, чтобы пересечь из конца в конец весь город. Через час он уже был на портовой площади, долго стоял в тени одного из балаганов, но, кроме двух стражников, которые понемногу уговаривали мех вина в десяти шагах от нужного ему места, никого не заметил.

Лук обошел их сзади. Неслышно набросил петлю бечевы на основание уже почти остывшей печи, после чего присыпал бечеву пылью и вывел свободный конец внутрь колонны. Где-то в отдалении послышалась трещотка ночного сторожа. Лук осторожно коснулся плетеной колонны и под очередные пьяные возгласы парочки стражников нырнул между толстыми прутьями внутрь ее. Там ему предстояло провести несколько часов.

Первые соглядатаи появились с первыми лучами солнца. Они потоптались у колонны, у печи и начали занимать места на площади. Кто-то притулился у балагана, кто-то присел на пока еще не занятые детворой качели, кто-то подпер строения потешного замка. Затем появились торговцы, зачиркал огнивом у печи рыбник, начали разворачивать балаганы артисты. В девять часов появились первые покупатели и зеваки, а к десяти площадь уже была запружена народом.

Лала появилась ровно в десять. Через щель в тростниковой вязке Лук разглядел ее издали. За нею шли провожатые. Их было четверо, и одним из них оказался Тарп. Провожатые стали в отдалении, Лук зажмурился и понял, что в сию секунду за дочерью хиланского кузнеца наблюдают не менее двадцати пар глаз. Лала подошла к колонне, прижалась к ней спиной и напряженным, затравленным шепотом начала считать:

— Один, два, три…

— Не вздрагивай и продолжай считать, — прошипел ей Лук в ухо.

Она все-таки вздрогнула, но сообразила, прижала ладони к щекам, медленно опустила руки.

— Считай и отвечай мне так, будто ты считаешь, — продолжал шептать Лук.

— Поняла… семь, восемь… — чеканила вполголоса Лала.

— Где Харас?

— В доме… двенадцать, тринадцать… — Лала всхлипнула. — Его били. И бьют. Он много раз пытался убежать. Вместе со мной. Он не хотел никого выдавать… пятнадцать, шестнадцать… Но они начали пытать меня.

— Он никого не выдал, — отрезал Лук. — Слушай внимательно. Сейчас ты сделаешь то, что я написал в записке.

— Они знают… двадцать два, двадцать три… — прошептана Лала.

— Пусть знают, — усмехнулся Лук. — Досчитаешь до трех сотен и пойдешь к дому Хуш. Есть монета?

— Да… тридцать пять, тридцать шесть…

— Бросишь монету и так же отсчитаешь до трехсот, потом иди домой. Можешь все рассказать своим преследователям. Даже точно расскажи все. И то, что я был внутри колонны. Я успею уйти. Должен успеть. Только не говори им, что я просил тебя рассказать обо всем. Сошлись на испуг, на усталость.

— Почему? — не поняла Лала. — …Сорок восемь, сорок девять…

— Я хочу спасти вас, — ответил Лук. — Скажешь им, что я просил тебя и Хараса обязательно быть в полдень у пятого пирса. Да, у того, где стоят корабли из Туварсы. Скажешь, что я пообещал увезти вас из Хурная.

— Но ты увезешь нас? — с надеждой спросила Лала. — Шестьдесят один, шестьдесят два…

— Обязательно, — прошептал Лук. — Пусть даже за тобой и за Харасом будут идти двадцать соглядатаев. Главное, передай Харасу, что я виню себя за ту шалость. Очень виню. И передай, что я все знаю. Или почти все. Скажи, что я люблю его. Как брата люблю.

— Он хотел убить себя, — всхлипнула Лала. — Девяносто, девяносто один… Он почти все время связан.

— И вот еще, последнее, — продолжил Лук. — Передай Харасу, что я выйду к вам, если вы будете идти, держась за руки. Очень крепко держась. Так крепко, чтобы ваши ладони не разжались, что бы ни произошло. Поняла?

— Поняла, — кивнула Лала.

Она досчитала до трехсот и медленно двинулась к дому Хуш. И почти все соглядатаи двинулись за ней. Но Лук не мог медлить. Он выждал момент и дернул за бечеву. Дородный кессарец споткнулся о нее и под громкий хохот толпы растянулся в площадной пыли, раздавив собственным пузом только что купленного сома. Печь сдвинулась с места, осыпая углями очередь лакомок. С визгом бросились в стороны хурнайские хозяйки. Одно мгновение потребовалось оставшимся соглядатаям, чтобы разглядеть, что же там случилось с ненасытным увальнем и печью, и этого мгновения хватило Луку, чтобы улизнуть из укрытия. Через пять минут он уже поднимался быстрым шагом по портовой улице, а еще через полчаса сидел за столиком дорогого трактира в нескольких кварталах от укрытия Хараса и Лалы.