ничком на землю!“. И приказал дать ему 100 палок, а затем сказал: „Отпустите его! А ведь правда, я умею по-иному веселить, чем ты?“»[2824].

Самым благородным видом спорта считалось, как и сегодня, поло — игра в мяч верхом на лошади, заимствованная у персов (сауладжан)[2825]. Халифы играли в поло на своих ипподромах[2826], а один везир III/IX в. играл по свободным от службы пятницам в манеже своего дворца[2827]. После игры обычно следовала горячая ванна с массажем[2828]. В ходе игры надо было уметь на полном скаку быстро осадить лошадь, остерегаясь при этом поранить участников игры, и не забивать мяч на крышу, «даже и в том случае, если полдюжины мячей стоили всего один дирхем». Не полагалось также прогонять зрителей, расположившихся на стене, окружающей ипподром, так как именно для того, чтобы их не беспокоить, и устраивали поля по 60 локтей в поперечнике[2829].

Как жители гор, дейлемиты любили примитивные физические забавы. Му‘изз ад-Даула ввел, например, в Багдаде состязания по борьбе. Он распорядился посадить посреди ипподрома дерево, на ветвях которого висели дорогие ткани, у подножия лежали кошельки с дирхемами, а на стене поместил музыкантов с литаврами и флейтами. Всем разрешалось бороться на призы. «Из-за этого бороться стали по всему городу. Если Му‘изз ад-Даула видел, как кто-нибудь одержал победу, он давал ему награду. Не один глаз пропадал от удара, не одна нога была переломлена». Кроме того, его люди занимались еще и плаванием, и жители Багдада с рвением следовали их примеру, так что в конце концов могли выполнять самые трудные упражнения. Юноши плавали стоймя, держа на вытянутой руке жаровню с огнем, на которой варилось кушанье. Заканчивалось это тем, что они ели в воде, а затем выходили на берег против дворца[2830]. Наряду со всем этим никогда не ослабевало увлечение охотой. В то время ей стали посвящаться специальные стихи[2831], которые в большинстве случаев сводились к похвале и описанию охотничьей собаки. Самой благородной дичью считался лев, который в ту пору нередко встречался в Сирии, так же как и на берегах Евфрата и Тигра; более того, львы даже бродили совсем близко возле столицы. Так, в 331/943 г. халиф отправляется охотиться на львов в предместье Багдада аш-Шаммасийю[2832]. Также и в Египте вице-король ал-Хумаравайхи «не мог слышать ни об одном льве без того, чтобы не выследить его»[2833]. Охотничьи рассказы, в которых фигурировали львы, занимали большое место в беседах[2834], а если кто-нибудь пропадал без вести, то сразу же предполагали, что его сожрали львы[2835].

Зверинцы (хайр ал-вахш) имели уже дворцы в Самарре[2836]. В качестве крупной диковинки ал-Му‘тазз в середине III/IX в. демонстрировал своим гостям бой слона со львом[2837]. Однако позднее праздное любопытство развилось до подлинно большого интереса. Так, Тулунид Хумаравайхи создал роскошный зоологический сад с собственными бассейнами для каждой клетки[2838]. При дворце в Багдаде также был зверинец[2839], куда около 300/912 г. со всех сторон вдруг стали посылать разных диковинных зверей. Египетский везир Джа‘фар ибн ал-Фурат был одержим странной страстью к змеям и всевозможным пресмыкающимся. В большом дворе, вымощенном мрамором, стояли корзины с этими тварями, за которыми ухаживали укротители и слуги. Все ловцы змей работали на него. Однажды он написал одному из своих соседей, что различные редкие и ядовитые змеи переползли в его дом и ой просит задержать их, чтобы ловцы могли бы водворить их обратно. Сосед ответил ему на это: «Пусть его жена будет трижды разведена, если он со своей семьей останется в своем доме хотя бы еще на одну ночь»[2840].

Существовал также и теневой театр. Остряк ‘Аббада, сын личного повара халифа ал-Ма’муна, пригрозил как-то поэту Ди‘билу, когда тот собирался написать на него сатиру: «Я покажу в теневом театре твою мать»[2841]. В Египте представления театра теней также помогали поднять настроение во время празднеств[2842]. Существовали также и настоящие мимические актеры-подражатели (хакийа). Подражание всегда рассматривалось как вполне полноценный вид искусства. Так, Ибн ал-Магазили собирал вокруг себя народ и рассказывал истории про бедуинов, набатеев, цыган (зутти), негров, жителей Синда, Мекки и евнухов, подражая их языку и жестам. Ему даже дозволено было предстать перед халифом ал-Му‘тадидом[2843]. В IV/X в. поэт Абу-л-Вард, собутыльник везира ал-Мухаллаби, пользовался славой искуснейшего «подражателя», он «приводил в восхищение слушателей и зрителей»[2844]. Позднее, в V/XI в., Мухаммад ал-Азди поднял подобное подражание до степени литературы, воплотив обычаи в дерзкую речь багдадца — жителя столичного города в облике Абу-л-Касима. В Хадрамауте фон Вреде видел одного «забавника, который пародировал тюрков, моряков и даже самих бедуинов»[2845], а Захау рассказывает об одном таком артисте и в наше время[2846].

Наконец, упоминаются также и комические актеры (самаджат) в Египте во время празднеств[2847], в Багдаде — на Новый год при дворе халифа, где они выступали в масках[2848].

22. Городская жизнь[2849]

Единственная классификация городов, дошедшая до нас от IV в.х., исходит из политической оценки и различает: 1) 16 главных городов и резиденций наряду с несколькими крупными городами (амсар); 2) 77 укрепленных главных городов провинций (касабат); 3) провинциальные города (мада’ин, или мудун); 4) такие города (навахи), как Нихавенд и Джезират Ибн ‘Омар; 5) деревни (кура)[2850].

Отличительным признаком города было наличие в нем минбара. Особенно строго придерживались этого ханифиты, требуя, чтобы только в действительно крупных городах пятничное богослужение производилось бы в соборной мечети. Поэтому в Мавераннахре, где господствовало это направление, было много деревень, которым только отсутствие в них мечети мешало стать городом. «Сколько усилий должны были потратить жители Байкенда, пока им было разрешено учредить минбар!»[2851]. Напротив, в Палестине, несмотря на ее небольшие размеры, имелось свыше двадцати минбаров[2852].

Подобное значение минбара для города способствовало тому, что даже в крупных городах жители держались, пока это было возможно, одной кафедральной мечети[2853]. В Багдаде около 300/912 г. было примерно 27 тыс. молитвенных мест[2854], однако главное богослужение производилось лишь в соборных мечетях правого и левого берега, а также — только с 280/893 г.— в дворцовой мечети[2855]. Естественно, что они были не в состоянии вместить толпы верующих, и