Где-то с неделю она лежала, — не рисовала, не думала, не читала, — просто лежала, задумчиво смотря в белый слегка облупленный потолок. Самое печальное было то, что нельзя было шевельнуться, чтобы это как-то не напомнило о Семине. Кофеварка на столе немедленно напоминала, что Семин любит кофе, «Жигули», проехавшие под окном, напоминали, что у Семина не «Жигули», а «Мерседес», ну, а если ехал «Мерседес», тут вообще не о чем было говорить.

Самым же скверным были газеты, почти каждый день они писали о Семине, а если не о Семине — так о ком-нибудь, кого она встречала вместе с Семиным или о чем-нибудь, с Семиным связанным. В июне газеты написали, что московский банк «Мелос» урегулировал все вопросы, связанные с установлением контроля над нарымской нефтью, и что на собрании акционеров генеральным директором Нарымской нефтяной компании избран Виктор Семин, а председателем совета директоров — Семен Неборин.

Вместе с Семиным куда-то исчезли деньги. Елена и раньше была чрезвычайно непрактичной особой: всем было известно, что с Ратмирцевой можно договориться за самые маленькие бабки и не платить ей дольше всех, и именно этому обстоятельству Елена, в числе прочего, была обязана в прошлом изобилием заказов.

Елену много раз изумляло, почему те самые клиенты, которые с радостью приглашали ее в рестораны и порывались дарить ей кольца и серьги, считали своим долгом не заплатить за проект, хотя нередко проект стоил куда дешевле бриллиантового колье. Как будто высокая женщина с длинными каштановыми волосами и угловато-стремительными движениями подростка проходила у них в уме по одному списку, списку ресторанов и бриллиантов, а архитектор Ратмирцева — по другому списку. Списку деловых партнеров, которых необходимо кинуть.

Семин тоже дважды не платил ей, за отделку одного офиса и другого офиса, а когда он в третий раз позвал ее делать квартиру, они наконец познакомились лично и Семин почему-то заплатил.

Тогда же Семин взял на себя все переговоры. Впрочем, и переговоров-то особых не было: в присутствии охранников Семина все перестали охальничать с ресторанами, но стали платить деньги, и деньги эти несли только что не вперед заказа. Сейчас клиентов как вымело помелом. Одни тушевались, не будучи в силах предугадать реакцию Семина, других пугали слухи, распространяемые Шубиным и Казанцевым, третьи слышали какую-то неясную историю о конфликте с Малютой.

Фирма Елены, доселе занимавшая помещение в одном из семинских зданий, переехала в другой дом. Сотрудники — а их всего-то было человек шесть, — потихоньку разбрелись в поисках другой работы, прихватив на всякий случай сделанные Еленой эскизы.

Окончательный крах наступил 17 августа, когда банк, в котором фирма держала счет, а Елена — деньги, прекратил платежи. Банк, разумеется, принадлежал Семину, то есть в марте Семин из руководства банка вышел и нигде формально не светился, но на самом деле банк контролировал Семин. Счета фирмы были переведены туда, когда роман Семина и Елены был в самом разгаре, а потом забрать деньги Елене как-то не пришло в голову.

Елена могла бы позвонить Семину, и тот, может быть, деньги бы отдал. Она умирала — так ей хотелось позвонить и встретиться, но звонить и встречаться по такому поводу казалось ей более чем невместным.

* * *

В конце сентября, когда все дни слились в сплошную грязную пелену, в квартире Елены неожиданно раздался звонок. Звонивший спросил Елену Сергеевну.

— Это я, — ответила Елена.

— Вы меня вряд ли помните, — сказал человек по ту сторону трубки, — но меня зовут Антонович, Михаил Игнатьевич Антонович. Вы когда-то оформляли ресторан, где я был совладельцем, а теперь у меня собственный клуб «Капитолий» и я хотел бы поручить интерьер вам.

Елена, как ни странно, помнила Антоновича. Это был неприметный господин среднего роста с самодовольным лицом и маленькими руками, из числа тех странных людей, при взгляде на которых чиновник сразу думает, что этот человек принес ему взятку, а женщине сразу кажется, что вот сейчас ее притиснут и начнут лапать.

Клуб Антоновича оказался гибридом кабака и борделя. В нем было два этажа, на первом размещался небольшой обеденный зал и еще комнатка для игроков. Когда Елена поднялась на второй этаж, она увидела там коридор, по правую сторону которого тянулись пустые квадратные комнаты.

— А это зачем? — уточнила она.

— А это если клиент захочет уединиться со спутницей, — безо всякого смущения объявил Антонович. — Это тоже, разумеется, надо оформить. Закатил глаза, причмокнул языком и, приблизив свое лицо к лицу Елены так, как будто он хотел лизнуть ее в щеку, сказал:

— Роскошно оформить.

Елене стало ужасно противно, но делать было нечего. Это был единственный заказ, который поступил ей в течение этого месяца. Ей надо было на что-то жить. И надо было как-то возвращаться к жизни.

* * *

Елена отделала основной зал всего за месяц. Идею отделки предложил Антонович: он вообще оказался довольно капризен. Он хотел, чтобы стены были расписаны сценками на тему еды, и Елена так их ему и расписала. Антонович был очень доволен, особенно одной картинкой, где была изображена Россия в виде тушки быка, и поверх было написано: «схема раздела тушки».

Пока Елена работала, Антонович повадился приходить в зал. Он стал приходить особенно часто, когда Елена была на лесах наверху, и смотрел на нее снизу. Елена обычно любила носить длинные удобные юбки, но, обнаружив снизу лесов Антоновича, она стала приходить в брюках. Антонович был этим не очень-то доволен.

Когда отделка интерьера была закончена, Антонович отдельно встретился с Еленой за ужином в ресторане и тот, доверительно наклонившись к Елене и почти щекоча языком ее ухо, сказал, что это прекрасная работа.

— Но остались еще комнаты наверху, — чмокнул Антонович.

Елена внутренне перекосилась и показала ему наброски. Это был обычный гостиничный интерьер: широкие кровати, затянутый ковролином пол и зеркала.

— Не, так не пойдет, — сказал Антонович, едва взглянув на рисунки. — Что за дела? У меня должно быть уникальное заведение. Запоминающееся заведение. А не номер в гостинице «Советский Нарым». Я хочу, чтобы ты расписала стены, так же, как в зале.

— В каком смысле — так же? — уточнила Елена.

— А вот в каком.

Антонович, плотоядно улыбаясь, выложил перед Еленой на стол пачку фотографий. Все это были довольно похабные снимки. Видимо, не снимки даже, а кадры из какого-то порнографического фильма. Как правило, количество участвующих в сцене было больше двух.

— Вот так и распиши, Ленусик, — сказал Антонович, подмигивая, — чтобы здесь, значит, кушали, а там — любили.

Кровь бросилась Елене в лицо.

— Я не собираюсь рисовать ничего подобного, — заявила Елена.

— Значит, на этом наш контракт кончился, — сказал Антонович.

— Ради бога. Заплатите мне деньги за отделку зала и ищите себе кого хотите, чтобы он отделывал ваш бордель.