– Как мне это сделать? – тихо спросила она.

– Не знаю, – ответил Пол. – Но в любом случае я с тобой.

Она закрыла глаза и очистила разум, делая глубокие размеренные вдохи и пытаясь прийти к верному решению. Потом она поняла. Ей нужно было произнести имя своего отца. Она сжала зубы и взяла Пола за руку, на глаза ей набежали слезы. Ненависть переполняла ее. «Сволочь! Ты мнил себя Божьим даром миру, но под этой маской скрывался дьявол. Ты довел прекрасного мальчика до того, что он наложил на себя руки, а нашу мать раньше времени свел в могилу. Все из-за чего? Только из-за того, что тебе не нравилось думать, будто Кайл может быть геем».

– Джон Деррик, – произнесла она твердым, как мрамор, голосом, – ты украл у меня брата. Ты отравил душу моей матери. Ты лишил меня детства. Я не позволю тебе украсть у меня будущее. Сегодня я похороню тебя. Все, чем ты был, теперь умерло для меня.

Пол сжал ее руку.

– Я хочу произнести это вместе с тобой. Не возражаешь?

Меган покачала головой. Они повторили ее слова, их голоса слились в хоре прощания, скрепленного кровью и единством цели. Но она знала, что этого недостаточно. Она должна была отпустить и Кайла. Она вздохнула и сказала об этом Полу, ощущая, как запертые в сердце чувства рвутся наружу. А потом шлюзы открылись и она выпустила их все разом: боль, стыд, замешательство, горе и наконец любовь к нему, которую она до сих пор берегла, как священный огонь.

– Я скучаю по тебе, Кайл, – прошептала она. – Я скучаю по тому, как ты пел для меня, как ты во всем искал что-то доброе. Этот мир не заслужил тебя. Пой теперь с ангелами и помоги мне отпустить тебя.

Когда у нее не осталось слов, она посмотрела на Пола, и он прикоснулся к ее щеке, вытирая слезы.

– Я люблю тебя, Мэг, – сказал он. – И всегда буду любить.

– Я тоже тебя люблю, – ответила она. – Ты лучшее, что у меня есть в жизни.

Он отъехал от тротуара и, ускоряясь, двинулся вперед по улице, оставляя позади дом и связанные с ним воспоминания. Она не обернулась ни разу.

Чесапик, штат Вирджиния

1 ноября 2012 года

Сразу после обеда Лонгфелло принес пачку бумаги и шариковую ручку, как просил Исмаил. У него оставалось всего два дня, прежде чем его посадят на автобус до исправительного заведения усиленного режима в Висконсине, где ему предстояло провести остаток своей земной жизни. По словам тюремщика, там он сможет ходить в библиотеку, играть в баскетбол в спортивном зале, посещать богослужения, гулять во дворе и встречаться с матерью и сестрой всякий раз, когда у тех будет возможность потратить три часа на поездку из Миннеаполиса. Это было лучшее, что могла сделать для него судья Маккензи, и он был ей за это благодарен. Но до переезда оставалось еще два дня. Сейчас он думал об одном – как написать письмо Махмуду.

Идея пришла к нему ночью, как старый сон о Ясмин. Она так взволновала его, что он уже не смог снова заснуть. Дело было рискованное, но теперь, когда «Шабааб» обратилась в бегство и в Могадишо стало безопаснее, это представлялось возможным. Он сел за стойку, положил листы бумаги на книгу исламской поэзии, которую взял в библиотеке, и начал писать.

Дорогой дядя Махмуд.

Я знаю, Вам известно о моей ситуации. Мой адвокат сказала, что говорила с Вами и сообщила хорошие вести о моей матери и сестре. Жаль, что мы не смогли встретиться, как планировали. Было бы здорово увидеть Вас снова. Сегодня у меня есть одна простая просьба, хотя я знаю, что выполнить ее Вам будет трудно. Я прошу не только для себя, но и для моего отца, и для будущего нашей страны.

Когда мы в последний раз встречались, Вы сказали, что после нападения наша школа закрылась. Вы говорили, что не было денег на зарплаты сотрудникам и что все боялись. Судя по тому, что я прочитал в газетах, теперь все обстоит иначе. Я прошу, чтобы Вы взяли деньги, которые я дал Вам, и снова наняли учителей. Я прошу Вас использовать свои ресурсы, чтобы заново открыть школу и учить новое поколение воспитанников тому, чего хотел мой отец: почитать Аллаха, ценить истину, любить ближних и работать на благо Сомали. Я никогда не покину место, куда сейчас отправляюсь. Но эта мысль беспокоит меня меньше, чем мысль о том, что никто не продолжит дело моего отца. Пожалуйста, Махмуд, используйте влияние, которым Бог одарил Вас, во благо.

Что касается меня, то я планирую начать писать, чтобы показать нашим братьям и сестрам, что перо куда сильнее автомата. На оставшиеся мне годы у меня есть лишь одно устремление, устремление Руми, написанное в его эпитафии: «Когда я умру, ищите мою могилу не на земле, но в сердцах людей».

Живите счастливо, мой дядя, и благодарю Вас за Вашу доброту.

Он сложил письмо пополам, написал адрес Махмуда, подошел к двери и два раза постучал. Лонгфелло не заставил себя долго ждать.

– Могадишо, да? – проворчал тюремщик, приняв письмо и прочитав неразборчивый почерк Исмаила. – Представляешь, сколько марки будут стоить? Тебе повезло, что у тебя такой щедрый адвокат. Позволь спросить, о чем оно?

– Это моему дяде, – пояснил Исмаил, не видя причин таиться. – Мой отец основал школу, которая закрылась, когда он умер. Я прошу дядю снова ее открыть.

Лонгфелло недоверчиво уставился на него.

– Странный ты человек, Исмаил, или Афиарех, или как там, черт возьми, тебя зовут. – Он подмигнул. – Но я буду скучать по тебе.

Исмаил улыбнулся тюремщику, и дверь захлопнулась. Затем он вышел на середину камеры, повернулся на восток в сторону Мекки, закрыл глаза и начал молиться.

Занзибар, Танзания

13 ноября 2012 года

Место это называлось Бризы, и такое название подходило ему как нельзя лучше. Пассаты дули с Индийского океана, как и тысячелетия назад, шелестя листьями в пальмовых рощах вдоль берега, тревожа поверхность воды внутри барьерного рифа и невидимой рукой лепя из песка фигуры вдоль линии воды. Воздух на острове был наполнен ароматами специй и цветов. Никогда еще Пол не видел такого разноцветия бугенвиллей, такого разнообразия тропических деревьев, растущих в саду, девственном, как сам Эдем. Занзибар повлиял на него удивительным образом. У него возникло непреодолимое желание писать стихи, хотя он никогда не блистал поэтическим даром.

Он до сих пор не мог поверить, что находится здесь, в этот день, с этими людьми, с Ванессой, Квентином и Ариадной, чтобы увековечить память Дэниела и попрощаться в последний раз. Он не мог поверить, что прошедший год изменил его так сильно. После того как он несколько десятилетий прятался от всех – от всех, кроме Меган, – ему встретились люди, которые по-настоящему понимали его и которые не требовали от него больше, чем он мог дать. Он не мог поверить в то, как Ванесса стала смотреть на него после окончания суда, как она держала его за руку, как смеялась над его шутками, как ее музыка уносила его, не мог поверить в ту страсть, которой она его одарила, когда наконец пустила его в свою постель. Она не совсем принадлежала ему. И никогда не будет принадлежать ему полностью. Но почему-то наслаждаться ею, быть может, даже любить ее не казалось чем-то неправильным. Возможно ли это? Неужели он действительно полюбил ее?