Но он все же слишком обильно поел, и, когда его группа стала возвращаться в гостиницу, решил уйти с ними. Когда они возвращались, кто-то из прохожих бросил:

– Гляньте на диких, – или что-то в этом роде.

Копьеметатель тут же взвыл и вместе с парой молодых охотников пригвоздил прохожего к стене.

– Следи за языком, не то выбью из тебя все дерьмо, – радостно прокричал копьеметатель. – Вы, крысы в клетках, наркоманы, лунатики, долбаные черви, думаете, можете принимать свои наркотики и чувствовать то, что чувствуем мы, да мы надерем тебе задницу, и тогда у тебя будет настоящее ощущение, ты поймешь, о чем я говорю.

Ниргалу пришлось оттащить его назад, успокаивая:

– Ладно, ладно, не создавай проблем.

Но теперь прохожие, скорые на расправу, с шумом набросились на них; они не были пьяны и не шутили. Молодым охотникам пришлось отступить, позволив Ниргалу увести себя. Противники оказались удовлетворены уже тем, что прогнали «диких». Охотники захромали по улице прочь, держась за ушибленные места. Они продолжали выкрикивать оскорбления, смеялись и огрызались, совершенно забывшись.

– Чертовы лунатики, позаворачивались, видите ли, в свои подарочные коробки, но мы-то вам надерем задницы! Уж мы выпрем вас из ваших кукольных домиков! Безмозглые бараны, вот вы кто!

Ниргал вел их под руку, невольно давясь со смеху. Пустозвоны были пьяны, да и сам Ниргал не намного трезвее. Когда они подошли к своему хостелу, он заглянул в бар на противоположной стороне улицы, увидел, что там уже сидела женщина-мясник, и зашел внутрь вместе со своими буйными мальчишками. Он сел поодаль, взял бокал коньяка и, перекатывая напиток по языку, стал наблюдать за ними. Прохожий назвал их дикими.

Женщина смотрела на него, по-видимому, пытаясь понять, о чем он думал. Много позже он поднялся, с явным трудом, и вместе с остальными неуверенно пересек мощеную улицу. Они выкрикивали слова из «Раскачивайся плавно, прекрасная колесница»[35], и он бормотал им в такт. На обсидиановой глади фьорда Касэй восходили и опускались звезды. Разум и тело переполнялись чувством приятной усталости.

Они проспали все утро, очнувшись поздно вялыми и с похмельем. Некоторое время провалялись в своей большой комнате, потягивая каваяву. Затем спустились вниз и, хотя уверяли, что не голодны, все же съели плотный гостиничный завтрак. И, пока ели, решили дальше лететь. Ветры, которые носились по фьорду Касэй, были сильными, как и в любом другом регионе, и виндсерферы и летатели всех мастей съезжались в Нилокерас, чтобы их оседлать. Иногда, конечно, выдавались слишком уж мощные бури, и тогда веселье заканчивалось для всех, кроме обладателей самых крепких аппаратов, но обычно погодные условия были весьма подходящими.

Оперативная летная база располагалась на краю кратера, который превратился в остров и получил название Санторини. После завтрака они отправились в доки и сели на паром. А спустя полчаса сошли на небольшой изогнутый остров и вместе с другими пассажирами двинулись строем к аэропорту для планеров.

Ниргал не летал уже несколько лет и испытал огромное удовольствие, когда пристегнулся к гондоле планера-аэростата и поднялся на мачту, а потом предался воле мощных восходящих потоков, поднимающихся по внутренней стороне обода Санторини. Набрав высоту, Ниргал увидел, что большинство летателей были одеты во всякого рода «птичьи костюмы», и казалось, он летел в стае летучих созданий с большими крыльями, которые напоминали не птиц, но, скорее, летучих лисиц или каких-то мифических гибридов вроде грифонов или Пегаса. Каких-то птицелюдей. Костюмы были разных типов и в некоторой степени копировали формы различных видов – альбатросов, орлов, стрижей, ястребов. Каждый костюм облекал летателя в то, что, по сути, представляло собой постоянно изменяющийся экзоскелет, который реагировал на внутреннее давление тела, чтобы можно было принимать и удерживать позицию или делать определенные движения, которые усиливались пропорционально давлению, создаваемому внутри. Таким образом, усилием человеческих мышц можно было махать большими крыльями или сохранять их в ровном положении вопреки яростным порывам ветра, держа при этом обтекаемые шлемы и хвостовые перья в правильной позиции. Встроенный в костюм искин помогал летателям, если это было им нужно, и мог даже поддерживать режим автопилота, но большинство предпочитало думать самостоятельно и управлять костюмами, как манипулятором, многократно увеличивая силу своих мышц.

Сидя в своем планере, Ниргал смотрел на этих птицелюдей одновременно с наслаждением и тревогой, когда они проносились мимо него в пугающих пике навстречу морю, а затем, распустив крылья, рисовали дугу и поднимались обратно по спирали в восходящем потоке воздуха. Все это выглядело так, будто для полета в костюмах требовались серьезные навыки. Такие костюмы были полной противоположностью планеров, которые парили над островом, будто проворные аэронавты, вздымаясь и падая гораздо плавнее.

Затем Ниргал увидел, как рядом с ним взвилась по восходящей спирали Диана-охотница, женщина, руководившая охотой диких. Она тоже узнала его, подняла подбородок и коротко улыбнулась, после чего подтянула крылья и, перевернувшись, стремительно ринулась вниз. Ниргал наблюдал за ней сверху с боязливым волнением, а затем и с ужасом, когда она пронеслась совсем рядом с обрывом Санторини, – с его позиции это выглядело так, будто она должна была врезаться. И вот она уже снова, оседлав восходящий поток, поднималась по узкой спирали. Ее полет был настолько грациозен, что он сам захотел научиться летать в костюме – даже несмотря на свой учащенный пульс, который все еще не пришел в норму после ее нырка. Взлеты и падения, взлеты и падения – ни один планер не был способен вытворять что-либо подобное. Птицы были величайшими из всех, кто поднимался в воздух, а Диана-охотница летала, как птица. И сейчас, глядя на все это, Ниргал думал о том, что люди превратились в птиц.

Вместе с ним, мимо него, вокруг него – она словно исполняла брачный танец, как это принято у некоторых видов. И спустя час таких виражей она улыбнулась ему в последний раз и, перевернувшись, стала медленными кругами опускаться к аэропорту в Фире. Ниргал последовал за ней и через полчаса приземлился, пролетев над самой землей вместе с ветром и остановившись прямо перед Дианой-охотницей. Она уже ждала, разложив крылья рядом с собой.

Она обошла его кругом, словно в продолжение брачного танца. Подошла к нему, отбросив капюшон, – ее черные волосы заструились на свету, точно воронье крыло. Богиня Диана. Она вытянулась на цыпочках и поцеловала его в губы, затем, отступив, пристально на него посмотрела. Он припомнил, как она бежала голая во главе охоты, как зеленый шарф развевался у нее в руке.

– Завтрак? – предложила она.

Была уже середина дня, и он изнывал от голода.

– Ага.

Они поели в столовой аэропорта, откуда открывался вид на дугу маленькой бухты острова и громадные утесы Шаранова, над которыми все еще выписывали свои фигуры летуны. Они говорили о полетах и о беге, об охоте на трех антилоп, об островах Северного моря и величественном фьорде Касэя, откуда до них доносился ветер. Они заигрывали друг с другом, и Ниргал с наслаждением предвкушал то, к чему это их вело. Такого с ним не было давно. И это тоже являлось частью возвращения в город, в цивилизацию. Заигрывания, соблазнения – как же это чудесно, когда это интересно обоим! Она казалась довольно молодой, но лицо было загорелым и вокруг глаз виднелись складки – значит, не совсем юна. Она сказала, что бывала на спутниках Юпитера и училась в новом университете Нилокераса, а теперь уже некоторое время бегала с дикими. Двадцать М-лет, наверное, или старше – теперь определять возраст было трудно. В любом случае она была взрослой: в эти первые двадцать М-лет люди получали бо́льшую часть того жизненного опыта, который им полагался, далее следовали лишь повторения. Он встречал старых дураков и молодых мудрецов примерно с одинаковой частотой. Они оба были взрослыми, ровня друг другу. И сейчас приобретали совместный жизненный опыт.