– Не сделаете ли еще одно кесарево сечение? Больную только что доставили.

– Охотно.

Равик пошел переодеться. В коридоре он столкнулся с Эжени. Увидев его, она очень удивилась.

– Вероятно, вы меня уже не ждали? – спросил он.

– Нет, не ждала, – сказала она и как-то странно посмотрела на него. Затем торопливо пошла дальше.

Кесарево сечение не бог весть какая сложная операция. Равик работал почти машинально. Время от времени он ловил на себе взгляд Эжени и никак не мог понять, что с ней происходит.

Ребенок закричал. Его обмыли. Равки смотрел на красное личико и крохотные ручонки. Рождаясь на свет, мы отнюдь не улыбаемся, подумал он и передал новорожденного санитарке. Это был мальчик.

– Кто знает, для какой войны он рожден! – сказал Равик и принялся мыть руки. За соседним умывальником стоял Вебер.

– Равик, если вас действительно арестуют, немедленно дайте знать, где вы находитесь.

– К чему вам лишние неприятности, Вебер? Теперь с такими людьми, как я, лучше вовсе не знаться.

– Почему? Только потому, что вы немец? Но ведь вы беженец!

Равик хмуро улыбнулся.

– Вы же сами прекрасно знаете, как на нас, беженцев, смотрят везде и всюду. От своих отстали, к чужим не пристали. На родине нас считают предателями, а на чужбине – иностранными подданными.

– Мне все это безразлично. Я хочу, чтобы вас как можно скорее освободили. Сошлитесь на меня. Я за вас поручусь.

– Хорошо. – Равик знал, что не воспользуется его предложением. – Врачу везде найдется дело. – Он вытер руки. – Могу я вас попросить об услуге? Позаботьтесь о похоронах Жоан Маду. Сам я, наверно, уже не успею.

– Я, конечно, сделаю все. А еще что-нибудь не надо уладить? Скажем, вопрос о наследстве?

– Пусть этим занимается полиция. Не знаю, есть ли у нее родные. Да это и не важно.

Он оделся.

– Прощайте, Вебер. С вами хорошо работалось.

– Прощайте, Равик. Вам еще причитается гонорар за последнюю операцию.

– Израсходуйте эти деньги на похороны. Впрочем, они обойдутся дороже. Я оставлю вам еще.

– И не думайте, Равик. Ни в коем случае. Где бы вы хотели ее похоронить?

– Не знаю. На каком-нибудь кладбище. Я запишу ее имя и адрес.

Равик взял бланк клиники и написал адрес. Вебер положил листок под хрустальное пресс-папье, украшенное серебряной фигуркой овечки.

– Все в порядке, Равик. Через несколько дней и меня, наверно, тут не будет. Без вас мы едва ли сможем так успешно работать, как раньше.

Они вышли из кабинета.

– Прощайте, Эжени, – сказал Равик.

– Прощайте, герр Равик. – Она посмотрела на него. – Вы в отель?

– Да. А что?

– О, ничего… мне только показалось…

Стемнело. Перед отелем стоял грузовик.

– Равик, – послышался голос Морозова из какого-то парадного.

– Это ты, Борис? – Равик остановился.

– Там полиция.

– Так я и думал.

– Вот удостоверение личности на имя Ивана Клуге. Помнишь, я рассказывал тебе? Действительно еще на полтора года. Пойдем в «Шехерезаду». Там сменим фотографию. Подыщешь себе другой отель и станешь русским эмигрантом.

Равик отрицательно покачал головой.

– Слишком рискованно, Борис. Фальшивые документы в военное время – опасная вещь. Уж лучше никаких.

– Что же ты намерен делать?

– Пойду в отель.

– Ты твердо решил, Равик? – спросил Морозов.

– Да, твердо.

– Черт возьми! Кто знает, куда теперь тебя загонят!

– Во всяком случае, немцам не выдадут. Этого мне уже нечего бояться. И в Швейцарию не вышлют. – Равик улыбнулся. – Впервые за семь лет полиция не захочет расстаться с нами. Потребовалась война, чтобы нас начали так высоко ценить.

– Говорят, в Лоншане создается концентрационный лагерь. – Морозов потеребил бороду. – , Выходит, ты бежал из немецкого концлагеря, чтобы попасть во французский.

– Быть может, нас скоро выпустят.

Морозов ничего не ответил.

– Борис, не беспокойся за меня. На войне всегда нужны врачи.

– Каким именем ты назовешься при аресте?

– Своим собственным. Здесь я назвал его полиции только один раз. Пять лет назад. – Равик немного помолчал. – Борис, – продолжал он, – Жоан умерла. Ее застрелили. Она лежит в клинике Вебера. Надо ее похоронить. Вебер обещал мне, но боюсь, его мобилизуют прежде, чем он успеет это сделать. Ты позаботишься о ней? Не спрашивай меня ни о чем, просто скажи «да», и все.

– Да, – ответил Морозов.

– Прощай, Борис. Возьми из моих вещей то, что тебе может пригодиться. Переезжай в мою конуру. Ты ведь всегда мечтал о ванной… А теперь я пойду. Прощай.

– Дело дрянь, – сказал Морозов.

– Ладно. После войны встретимся в ресторане «Фуке».

– С какой стороны? Со стороны Елисейских Полей или авеню Георга Пятого?

– Авеню Георга Пятого. Какие же мы с тобой идиоты! Пара сопливо-героических идиотов! Прощай, Борис.

– Да, дело дрянь, – сказал Морозов. – Даже проститься как следует и то стесняемся. А ну-ка иди сюда, идиот!

Он расцеловал Равика в обе щеки. Равик ощутил его колючую бороду и запах табака. Это было неприятно. Он направился в отель.

Эмигранты собрались в «катакомбе». Совсем как первые христиане, подумал Равик. Первые европейцы. За письменным столом, под чахлой пальмой, сидел человек в штатском и заполнял опросные листы. Двое полицейских охраняли дверь, через которую никто не собирался бежать.

– Паспорт есть? – спросил чиновник Равика.

– Нет.

– Другие документы?

– Нет.

– Живете здесь нелегально?

– Да.

– По какой причине?

– Бежал из Германии. Лишен возможности иметь документы.

– Фамилия?

– Фрезенбург.

– Имя?

– Людвиг.

– Еврей?

– Нет.

– Профессия?

– Врач.

Чиновник записал.

– Врач? – переспросил он и поднес к глазам листок бумаги. – А вы не знаете тут врача по фамилии Равик?

– Понятия не имею.